Император. Книга третья. Суворов

Я плашмя упал на холодный мокрый мох и долго не мог отдышаться. Сердце прыгало в груди, как сумасшедшее. А я все твердил «Отче наш», благодарил Бога и всех святых, что остался жив, и даже не ранен. Григорий расстелил рядом непромокаемую епанчу, что приобрёл для меня, перекатил на неё моё непослушное тело и укрыл с головой. Начинал моросить мелкий, противный дождик. Я почувствовал запах дыма. Услышал, как рядом солдаты ломают хворост, ставят котёл на огонь.

– Что варить будем? – спросил Григорий у кого-то.

– Перлова крупка есть жмень, – ответил кашевар. – Сальца туда кину. У тебя что есть для котла.

– Мясо вяленое, да мука, – ответил Таракан.

– Давай. Знатная похлёбка получится.

– Мне, главное, офицерика своего накормить. Видишь, как выдохся. В атаку первым лез.

– Видели мы, – подтвердили другой голос. – Смелый, благородие. Не пригибался, так под пули и шёл в полный рост. Мы в это время с горы на французов кинулись, а вы снизу их подпёрли.

– Расскажите, как в обход шли? Говорят, скалы, что стены, – спросил Григорий.

Я откинул край плаща. Дождик обрызгал лицо. Перевернулся на живот. Костер горел ярко. Котёл начинал шуметь, закипая. Солдаты сидели вокруг, протягивая закоченевшие руки к огню.

– Ох уж и работёнка, – вздохнул один из солдат. – Вот так бывало: один встанет у стены, два ружья ему под плечи, чтобы не приседал, а остальные по нему забираются. Унтер все кричал: Вниз не смотреть!

– Я взял, да оглянулся, – рассказывал другой солдат. – Мать честная! Под ногами пропасть – дна не видно. Внизу скалы, что зубья. Ниже крутой склон, занесённый снегом. Тут же вновь мордой в скалу оперся и, что есть силы, пальцами за камни цепляюсь. Не дай Бог соскользнуть! Сверху, надо мной кто-то охнул. Краем глаза увидел только беспомощно поднятые руки. Соскользнул вниз. Шмяк! Все – нет человека!

– Фёдор Осипов сорвался, – сказал седоусый гренадёр, снял головной убор, кратко перекрестился.

Мимо двое солдат из фельдшерской команды пронесли раненого на епанче. Тот громко стонал. Один из солдат пытался его успокоить:

– Потерпи, браток, уже недалече.

– Да много там сорвалось. Не только Фёдор, – буркнул солдат, сидевший в сторонке. – При мне двое свалились.

– Ванька, Ванька конопатый со мной шёл, – встрял ещё один гренадёр. – Поскользнулся – и вниз. Я его за руку успел хватить. Держу и чую, что не вытянуть мне его. Ребятки пытаются мне помочь, да самого держат, чтобы я вслед за Ванькой не упал. А он, грустно, так посмотрел на меня, кратко помолился и говорит: «Пущай. Не поминай лихом». Эх! – горестно махнул он рукой.

– Война, браток, – вздохнул Григорий. – Вон, пока мы взбирались, столько солдатиков ядрами посшибало. А в штыковой, так там целые роты полегли… Мы, вон с офицериком пушку французскую отбивали, только вдвоём живы и остались, всех остальных поубивали.

Начинало темнеть. Дождь переходил в морось. На перевал спускалась пелена серого тумана. Где-то ещё грохотала канонада. Послышался стук копыт. Из тумана вынырнул вестовой.

– Лейтенант Добров, – хрипло окликнул он. – Где лейтенант Добров?

– Здесь он, – откликнулся за меня Григорий.

– К главнокомандующему. Срочно!

Пришлось подняться и идти.

– Эх, не придётся с вами кашки похлебать, ребятушки! – с досадой сказал Григорий.

– Так, мы вам оставим, – предложил кашевар.

– Да, нуть, – махнул рукой Таракан. – Ешьте всё.

Бредя мимо бивуачных костров, наткнулись на нашу батарею. Тут же нашли мою лошадь. Еле вскарабкался в седло. Все лучше, чем идти пешком. Григорий, держась за стремя, шёл рядом. Мы обгоняли колонну гренадёров.

– Чьи? – спросил я у унтер-офицера.

– Дивизия Ферстера, – ответил унтер.

– Штаб не видели?

– Впереди.

Почти в темноте нагнали штаб. Все штабные ехали верхом. Охрана состояла из двух десятков казаков. Суворов впереди на своей казацкой лошади. Рядом Антонио на муле.

В небольшой ложбинке показалось поселение, обнесённое невысокой стеной из булыжника.

– Госпис, – указал Антонио.

В воротах монастыря нас встречали монахи во главе с престарелым приором. Святой старец пригласил офицеров спешиться и разделить с братией трапезу.

Суворов попросил сперва совершить благодарственный молебен. Приор внял просьбе и отвёл всех в небольшой монастырский храм. Суворов сам молился усердно за всех убиенных. Глаза его наполнились слезами. После нас усадили в трапезной за грубый стол и подали картофельную похлёбку с горохом. Я старался есть медленно и чинно, иногда прислушиваясь к беседе приора и Суворова. Но оловянная ложка дрожала в руке. Живот бурли с голодухи. Да что в этой похлёбке? Она была сварена просто на воде с добавлением коровьего масла, но казалась вкуснее всякого изысканного супа. Кисловатый грубый хлеб с острым швейцарским сыром едва жевал и сразу проглатывал. До чего вкусным показался отвар из сушёных плодов шиповника с ложечкой мёда.

* * *

С рассветом протрубили сбор. Солдаты строились в походные колонны.

– Куда сейчас? – спросил я у Милорадовича.

– К Люцернскому озеру.

Григорий раздобыл мне кружку чая из смородиновых листьев, подгорелую лепёшку пресного теста и ломтик сыра.