Император Мэйдзи и его Япония

Но обмануть никого не удалось, и реакция «простых» японцев не заставила себя ждать: они негодовали. Желая напомнить ученикам об «особом» статусе Ляодуна, многие учителя стали закрашивать полуостров в особый цвет[241], Токутоми Сохо завернул в носовой платок горстку Ляодунской земли – в память о том, что полуостров был несколько дней японским. Многие годы он хранил ее возле своего письменного стола. Отец Николай стал получать письма с угрозами, в семинарии били окна, правительство выделило миссии охрану. А ведь отец Николай исправно молился за здоровье Мэйдзи и служил панихиды по японским православным воинам, которые погибли на полях сражений! Причем он молился одновременно с императором. Только тот совершил приношения душам погибших в святилище Ясукуни, а Николай молился в своем Воскресенском соборе. Впервые в истории император почитал души своих подданных. Следуя за своим мужем, Харуко появилась в святилище на следующий день[242].

Хотя в официальной переписке Мэйдзи и называл бывшего цесаревича Николая и нынешнего российского императора Николая II своим «братом», этого оказалось явно недостаточно для бесконфликтного разрешения территориального вопроса. Тем не менее европейские державы и Америка исполнились уважения по отношению к силе Японии и позволили ей начать расширять свои владения. Это, однако, не слишком повлияло на отношение к иностранцам внутри самой Японии. Торговцы и владетели гостиниц продолжали придерживаться «двойных стандартов» – цены для японцев и иноземцев были разными. Но дело было не только в том, чтобы получить с богатого клиента «по справедливости». Японцы не шли работать в иностранные компании, а если и шли, то только для того, чтобы набраться опыта и перейти в японскую фирму с худшими условиями оплаты и труда. Взаимные предрассудки и недоверие делали совместное существование не слишком удобным, лозунг «Япония для японцев» носился в воздухе[243].

30 мая Мэйдзи возвратился из Хиросимы в Токио. Со станции Синбаси он проехал триумфатором через весь город, улицы которого были запружены ликующим народом и школьниками. Женские школы мобилизованы в этот день не были. В давке кое-кто пострадал. Повсюду виднелись национальные флаги и праздничные бумажные фонарики. Завидев экипаж, люди кричали: «Да здравствует император! Да здравствует империя!» Мэйдзи проехал под огромной триумфальной аркой, сооруженной к его прибытию. Для ее строительства тысяче рабочих пришлось расширить улицу Сайвайтё. Высота арки составила более 30 метров. Харуко вернулась из Хиросимы отдельно от супруга на следующий день. Во-первых, для того, чтобы зрелище было более продолжительным. Во-вторых, для того, чтобы соблюсти внутрисемейную иерархию. Появляться под руку позволялось только в день серебряной свадьбы.

Утагава Кокунимаса. Триумфальное возвращение главнокомандующего в Токио (1895 г.)

Согласно версии художника, на вокзале Мэйдзи встречала его одетая по парижской моде супруга. На самом деле они вернулись из Хиросимы по отдельности.

В день прибытия Харуко на токийских улицах выстроились школьницы. Мэйдзи был отцом японским мальчикам, Харуко – матерью девочкам. Оба они были родителями сорокамиллионного народа, который одержал победу в схватке с 400 миллионами китайцев.

30 мая Носаки Сокэдзюро, житель далекой префектуры Фукусима, угодил в полицейский участок. Собираясь поприветствовать своего императора, он с раннего утра занял место на дворцовой площади. Когда Мэйдзи проезжал мимо него, Носаки прокричал «Банзай!», достал из кармана несколько обернутых в белую бумагу монет и бросил их в сторону экипажа. Затем он похлопал в ладоши и поклонился. Бдительные полицейские немедленно схватили его, полагая, что он решил таким образом оскорбить монарха. Однако вскоре Носаки пришлось отпустить: выяснилось, что он действовал из самых лучших побуждений. Как и предписывала официальная пропаганда, он считал императора неким подобием божества. Согласно же японским обыкновениям, божеству при посещении святилища или храма следует оставить денежное пожертвование. Что он и сделал[244].

Ретроспектива. В неурожайный 1787 год десятки тысяч людей ежедневно приходили к императорскому дворцу Госё. Они оставляли у дворца написанные на бумаге молитвы, в которые были завернуты деньги. За день собиралась весьма значительная сумма в 40 кан[245]. Эти люди надеялись, что император помолится о спасении от голода. И ни у кого тогда такое поведение не вызывало удивления – за заказанную «работу» следовало заплатить.