Император Мэйдзи и его Япония

Установка на движение и прогресс могла бы – теоретически – вступить в непреодолимый конфликт с проектом по созданию национальной культуры. Однако этого не случилось. Европейское «новое» было объявлено преображенной формой японского «старого». Прием сработал. В длинной японской истории всегда можно было найти пример, который бы доказывал, что любая протоформа «нового» уже была когда-то явлена. Мир оставался созданным из пяти первоэлементов, из ян и инь, превращение одного в другое представлялось неизменной нормой. Стыдливость первых годов Мэйдзи, когда горячие головы предлагали японцам превратиться в клон европейцев, сменилась уверенностью, что Япония и японцы обладают рядом уникальных особенностей, которых нет ни у кого. Ландшафты и климат, рисосеяние и пищевая диета, искусство и синто, непрерывная императорская династия и неподражаемые моральные нормы позволяли утверждать: такого народа не существует больше нигде. Возразить на это было некому, поскольку западные народы тоже упивались своей неповторимостью. Японский этнонарциссизм не был пассивным, он привел в действие громадные людские массы, которые убивали друг друга, которые умирали, считая свою смерть достойным вкладом в общенациональное дело. Возразить на это было нечего, потому что любая страна, в конечном итоге, уникальна. И заставить ее потерять свою уникальность еще труднее, чем приобрести ее.