Многие прежние привычки и обыкновения, религиозные культы и языковые диалекты стали казаться анахронизмом. Айны на Хоккайдо и обитатели Рюкю из живых людей на глазах превращались в объект изучения этнографов. То же самое происходило и во многих других районах собственно Японии. Их обитателям предписывалось вести себя так, как сочтут это нужным в Токио, культурное доминирование столицы перерастало в диктат. Существенные для каждого подданного события происходили теперь по преимуществу в Центре. Они получали санкцию на существование только при условии вовлеченности в них самого императора. Только исполняя его волю, только переживая его время и его пространство как свои собственные, подданный получал санкцию на полноценное существование.
Чрезмерное единение вышло в перспективе боком. Отсутствие разных мнений и сколько-нибудь сильной оппозиции лишило японское общество иммунитета против правительственных авантюр. Предпринятые позднее попытки создания колоссальной колониальной империи не были подкреплены ни продуманной стратегией, ни ресурсами. Однако, как и в случае с аннексией Кореи или японско-русской войной, голосов «против» почти не было слышно.
Да, маленькая Япония стала «великой Японией». Мирно правивший страной сёгунат на это рассчитывать не мог. Он гордо жил «своим домом», никому не угрожал, войска были ему нужны не для войны, а для поддержания порядка и социального мира. Погнавшись за Западом, Япония встала в один ряд с великими державами, но она ввергла себя в пропасть «международных отношений» со всеми вытекающими из них последствиями. Япония приняла на вооружение системообразующую концепцию Запада: она уверовала в «прогресс», прониклась идеей, что в движении заключена сила. Неподвижность и неизменность уступили место движению и реформам. И чем быстрее движение, тем лучше. Утратив меру между покоем и движением, Япония развивалась стремительно, но, как известно, быстрая езда чревата опасностью для жизни. Отказавшись от векового обычая освоения исключительно ближнего пространства, страна Япония сменила пространственную парадигму – ее пространство стало расширяющимся. Однако отсутствие исторического опыта по освоению дальнего пространства с населяющими его другими народами закончилось трагически.
Право назвать себя «японцами» покупалось не только при помощи мирного созидания единого фонда культурно-исторической памяти, но и кровью, которая служила тем страшноватым жертвенным раствором, который соединяет кирпичики в грандиозное здание. Нация – это еще и общая кровь, которая с неизбежностью проливается и застывает в бронзе, которая призвана увековечить имена строителей этого здания. И если жертвы «реставрации Мэйдзи» еще можно как-то оправдать, то что сказать о жертвах завоевательных войн? Жертвах японцев и жертвах других народов? В исторической перспективе они оказались напрасными: в результате поражения во Второй мировой войне территория Японии сжалась до пределов ее исторических границ.
Мэйдзи родился в эпоху господства военного сословия. С «реставрацией Мэйдзи» самурайское сословие было упразднено, но потомков самураев оказалось много, много больше, чем дворян в любой европейской стране. К тому же, в отличие от них, самураи не обладали земельной собственностью. Не получили они ее и в результате бурных событий «реставрации Мэйдзи». Будучи самыми образованными в стране, самураи перетекли на государственную службу, сформировав костяк административного, образовательного, полицейского и армейского аппаратов и привнеся в них самурайские ценности: дисциплину, порядочность, верность и воинственность. Мэйдзи закончил свою жизнь главнокомандующим, когда в результате осуществления всеобщего начального образования и всеобщей воинской повинности эти ценности были распространены уже на все общество. Мэйдзи начинал с осуждения самурайской морали, к концу его правления слово «бусидо» вновь обрело признаки респектабельности. Мэйдзи умер в обществе, которое было намного более милитаризованным, чем в год его рождения. Силовая составляющая этого общества возросла многократно. И ее вектор удалось направить вовне.
Здесь сыграл свою роль и присущий военным способ мышления, когда силовое воздействие рассматривается как наиболее «естественный» способ разрешения конфликтов, здесь сказалось и западное влияние. Запад в то время находился на вершине империалистического угара. Этот угар реализовывался в конкретных действиях и оказался заразен. Убеждение, что в этом мире правит сила, передалось и Японии. Может быть, это был главный урок, который преподал Японии Запад: нации подобны биологическим видам, в их борьбе побеждает сильнейший. Железные дороги, телеграф, заводы, образование, мораль, искусство – лишь техническое подспорье для достижения победы.