Император-отрок: Историческая дилогия

– Ну, тогда возьми солдат, вырой ящик и принеси его ко мне, – приказал Ушаков.

– Слушаю, ваше превосходительство! А что прикажете учинить с колдуньей-цыганкой?

– В острог ее. Если в ящике не окажется ничего, что может послужить к обвинению ее, то мы выпустим ее, а если найдется какая-нибудь улика, то учиним допрос с пристрастием. Понял?

– Понял, ваше превосходительство, и все будет выполнено.

Действительно, уже на следующую ночь старуха Марина была разбужена в своей хибарке, в которую вошел Терехин с отрядом военной стражи. Руки Марины сейчас же были крепко скручены, а затем солдаты по указанию сыщика отворили дверцу подполья и стали рыть; скоро они дорылись до ящика, в котором находился ларец, и вынули его из подполья.

Старая Марина побледнела как смерть и задыхающимся голосом проговорила:

– Что вы делаете? Ведь вы не разбойники, не грабители? – И, показывая на ящик, добавила: – Это не мое, а внучкино.

– Нам все едино, чье бы ни было. Возьмите и бережно несите ящик в канцелярию! – приказал Терехин солдатам.

Марина стала было спорить, но под угрозой должна была замолчать. Ящик с ларцом солдаты унесли, а цыганку увели в острог. Оконца и дверь ее хибарки, по приказу Терехина, заколотили досками.

На следующее утро Пимен Терехин явился перед Ушаковым и доложил ему о выполнении возложенного поручения.

– Где же ларец? – спросил у него начальник тайной канцелярии.

– Вот здесь, ваше превосходительство, – указал Терехин на ящик, стоявший в углу канцелярии.

Ящик и ларец были вскрыты. Последний был наполнен золотыми и серебряными монетами, разными драгоценными вещами, а кроме того, на дне его лежал запечатанный большою печатью с гербом пакет.

– Вот это для нас будет поценнее золота и камней самоцветных, – с торжествующей улыбкой проговорил Ушаков, ударяя рукой по пакету, на котором рукою князя Алексея Григорьевича Долгорукова было написано: «Моей дочери Марии; сей пакет вскрыть после моей смерти». – Ну, мы не будем, князинька, ждать твоей смерти и прочтем сейчас твое послание к дочери, – продолжал Ушаков. – Только вот что чудно: у князя Алексея, я знаю, лишь две дочери – Екатерина да Елена… Откуда же появилась третья, Мария? Ну, это я узнаю, вскрыв пакет и прочтя письмо.

Ушаков разорвал пакет, вынул из него довольно объемистую тетрадку и углубился в чтение ее.

Это была исповедь князя Алексея Григорьевича пред Марусей. Прежде всего, князь Алексей у нее просил прощения за то, что «почитал ее не как дщерь свою», а как чужую, и доселе не оказывал ей своей «родительской заботы». Далее он рассказывал тайну рождения Маруси, говорил о ее матери, обвинял себя в несправедливости к ней, а в заключение обращался к дочери с такими словами:

«Прости и молись, Маруся, за своего отца, великого грешника… Пред тобою, как перед попом на исповеди, открою я свою душу, свои грехи большие… Во многом и перед многими людьми я виновен, но перед императором Петром Вторым, перед моим благодетелем, виновнее всех… Я и сын Иван алчны к славе, к почестям и стремимся к большему… Не ведаю, удастся ли? Когда ты прочтешь эти строки, усугуби свои молитвы за грешного, умершего отца».

Прочитав это письмо, начальник тайной канцелярии задумался:

«Виновнее всех перед императором Петром Вторым… Я и сын Иван стремимся к большему…» К чему же это «большему» они стремились? Алексей Долгоруков сознается перед какой-то дочерью Марией в своем преступлении против императора, но вины своей и сына Ивана не выставляет. Положим, можно поразведать, что это за вины. Если князь по доброй воле не скажет, можно его и «с пристрастием» допросить. Да торопиться с этим пока еще незачем. Долгоруковы далеко, в ссылке, ну и пусть их там прохлаждаются. С одного вола двух шкур не дерут».

Порешив на этом, Ушаков обратился к Терехину:

– Старую цыганку, что сидит в остроге, прикажи выпустить, потому что никакой вины ее нет, а ларец с золотом и с драгоценными вещами до времени у меня останется, я передам его в руки самой владелице. Понял?

– Так точно, – едва скрывая свое неудовольствие, ответил Терехин: ему очень хотелось запустить свою загребущую лапу в ларец, но по воле начальства он принужден был отказаться от этой мысли.

– А у тебя кто наблюдает за Храпуновым?

– Васька Бородач. Он – парень дельный, положиться можно.

– Ну ладно. Ступай. Ты больше мне не нужен.

Приказ Ушакова был выполнен: старую Марину выпустили из острога.

– А где же ларец? – несмело спросила она у Терехина.

– Про то и пикнуть не смей, старая ведьма, не то поколеешь в остроге, – грозно крикнул на цыганку Терехин.

Печально наклонив голову, побрела Марина в свою хибарку, проклиная в душе сыщика Терехина, но там она только переночевала, а на следующее утро Марина, наняв мужика-попутчика до усадьбы Гвоздина, отправилась туда с недоброй весточкой о ларце, который попал в страшную тайную канцелярию и там застрял.

XIII