Император-отрок: Историческая дилогия

– Что тут думать, государыня? Извольте подписать.

Анна подписала.

Верховники стояли как окаменелые от неожиданности, а дворянство и гвардейские офицеры, не довольствуясь тем, стали кричать и угрожать верховникам.

– Не хотим, чтобы государыне предписывали законы! – кричали одни.

– Она должна быть самодержавной, не хотим власти верховников! – кричали другие.

– Пусть царствует самодержавно!

– Остановитесь! Вы забываете, что я – ваша императрица!.. Смеете кричать в моем присутствии! – сердито проговорила Анна, и ее глаза заблестели благородным гневом.

– Ваше величество! Мы, верные подданные, верой и правдой служили прежним великим государям и рады сложить свои головы на службе вашего величества; мы не можем терпеть, чтобы вас притесняли. Прикажите, государыня, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев, – говорили они.

Тут Анна, обращаясь к капитану гвардии, проговорила:

– Я и тут, во дворце, не безопасна, повинуйтесь генералу Салтыкову… только ему одному. – И проворно вышла из зала.

В четвертом часу дня все высшее дворянство пришло во дворец с просьбою, чтобы государыня приняла самодержавие; представили челобитную за подписью ста пятидесяти лиц известных дворянских фамилий. Императрица вышла к челобитчикам, приняла просьбу, и когда она была прочтена, то удивилась, как будто ничего не знала.

– Как, разве те пункты, которые мне поднесли в Митаве, были составлены не по желанию всего народа? – спросила она, обегая быстрым взглядом присутствующих.

– Нет, государыня, желание народа – быть вам самодержицей всероссийской! – ответили ей.

– Так ты, князь, меня обманул? – сердито проговорила государыня, обращаясь к Василию Лукичу Долгорукову, и продолжала: – Принесите сюда эти пункты, сочиненные верховниками.

Когда эти пункты были принесены, государыня изорвала их в клочки и объявила себя самодержицей.

Так рушились планы верховников, которые в своем ненасытном честолюбии ограничивали власть государыни над Россией, и звезда их мимолетной славы стала угасать.

Двадцать восьмого апреля 1730 года было торжественно совершено коронование императрицы Анны Иоанновны, причем по этому поводу были назначены народные празднества.

Народ ликовал. Теперь он уже не боялся ни сыщиков, ни верховников: самодержавная власть монархини ограждала народ.

IV

Несчастного Левушку Храпунова, нравственно и физически измученного, закованного в тяжелые цепи, привезли в Москву и бросили в тюрьму, походившую на могилу. Она представляла собою квадратную, в два с половиной аршина каморку с едва заметным оконцем у самого потолка; в тюрьме ничего не было, кроме пучка прелой соломы, заменявшей собою постель заключенному; каменные стены были сыры и промозглы, пол и потолок кирпичные; в каморке постоянно царили мрак и смрадный, удушливый воздух.

От горя, от безвыходности своего положения, а также и от бессонных ночей молодой адъютант был близок к помешательству и не дотрагивался до куска черствого хлеба и до грязной воды, которую давали ему в черепке, как собаке. От различных гадов и насекомых бедный Храпунов не мог сомкнуть глаз, а вместе с тем коченел от пронизывающего холода. В страшном отчаянии он не раз хотел разбить голову о камни или повеситься. Но мысль о любимой им Марусе останавливала его от этого.

«Господи, за что такая напасть? – с отчаянием думал Храпунов. – Что преступного я учинил? Меня бросили в эту могилу без вины, без суда… Верховники сильны, властны и, пожалуй, присудят казнить меня. Заступиться за меня некому… разве князь Иван? Но нет, он не посмеет идти против отца, последний же всецело против меня».

Так прошло несколько дней. О Левушке Храпунове как бы забыли, к нему в тюрьму только и входил всякое утро угрюмый и молчаливый сторож, приносивший ему хлеб и воду. Не раз Храпунов пробовал заговаривать со сторожем, но тот молчал, как немой.

Мрачно проходили дни заключенного; страшно и жутко было ему от могильной тишины, царившей в его тюрьме.

«Неужели навсегда, на всю жизнь бросили меня в эту могилу? Ведь такая жизнь хуже смерти. Все, все забыли, покинули меня. А Маруся? Она-то, Бог даст, не забыла, помнит меня, голубка! Она не знает, не ведает, что со мной такая напасть случилась. Голубка моя, радость, видно, не суждено мне больше видеться с тобою! Мои злодеи не выпустят меня из этой могилы, и сгибну я здесь в тяжелой неволе, всеми забытый, всеми оставленный!» – отчаивался Храпунов, и в бессильной злобе на злополучную жизнь и под гнетом сердечной тоски по его исхудалому лицу текли неудержимые слезы.

Однако о нем все же помнили. Не забыл в несчастье своего приятеля князь Иван Долгоруков, который так еще недавно был властным фаворитом умершего императора-отрока, теперь же находился в полном подчинении у своих родичей и у верховников. Ему было хорошо известно, что Храпунов терпит такую тяжелую кару безвинно, и он однажды завел разговор об этом. Однако он встретил резкий отпор со стороны верховника князя Василия Лукича Долгорукова. Последний грозно крикнул в ответ на его слова: