Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

– Как что? (обращаясь к Пушкину): Вот, Александр Сергеевич, вы увидите, как судьбы Божии неисповедимы! (потом обращаясь к вралю):

– Моn cher! Ведь это я убил твоего турку-великана! Я спас тебя от смерти!

– Боже! Вот случай! Вот судьба! Обнимемся! – оба выскочили из-за стола, обнимались, целовались и закричали: «Павел Воинович! Еще шампанского!»

* * *

<…> Но почему же Пушкин так был привязан к Нащокину, вел постоянную переписку с этим человеком ординарным, даже пустым? Мало того, вот и Гоголь, в самый апогей своей славы, гордый, ломавшийся перед друзьями и почитателями его таланта, перед Нащокиным не заносился, без отговорок всегда читал перед гостями Павла Воиновича свои сочинения… Почему же и это? Вышеупомянутая приязнь к нему известных личностей или таких придворных, как граф М. Ю. Виельгорский, князь П. А. Вяземский и других, объясняется, конечно, ни прежним его богатством, ни кутежами молодости с ночлежным приютом и т. п. Чем же Нащокин мог привлекать людей такого сорта? – Умом.

Да, умом необыкновенным, переполненным не научной, а врожденной природной логикой и здравым смыслом! а рассудок, несмотря на безрассудное увлечение или страсть к игре, обладавшей им с юности до старости, во всех остальных перипетиях жизни, царствовал в его умной голове и даже был полезен для других людей, обращавшихся к его совету или суду, при крайних столкновениях в жизни.

Павел Воинович доказывал, что если бы он жил в Петербурге в роковом 1836–37 году – дуэль Пушкина не состоялась бы: он бы сумел расстроить ее, без ущерба для чести обоих противников.

(РС, 1880. Т. XXIX)

Константин Бахтурин

Отставной гусар, Бахтурин, посвятил себя культу Бахуса еще в полку; но состояние прожилось, пришлось выйти в отставку и влачить незавидную долю литературным заработком. В светлые промежутки он не только писал по заказу драмы, комедии, стихи, но и одаривал слушателей иногда очень удачными экспромтами. <…> Один из приятелей пустился однажды его урезонивать, говорить о вреде запоя, бранил его, наконец, закончил патетическим напоминанием о загробной жизни.

– Подумай, братец, что там тебя ожидает, зарывшего так безбожно свой талант!

Бахтурин во время всего длинного монолога приятеля молчал и сидел, понурив голову; но при заключительных его словах вдруг как бы очнулся; физиономия его просветлела, показалась на ней улыбка, глаза заблистали.

– Нет! голубчик, – скороговоркой ответил он приятелю, – насчет этого не беспокойся. Там-то будет мне отлично. Там вот что будет:

Бахтурин, переплыв чрез Ахерон
И выпрыгнув из лодки,
Тотчас же спросит: «Эй! Харон!
Где здесь трактир, чтоб выпить водки?»

А там, конечно, трактиры лучше здешних.

(ИВ, 1889. № 6)

Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом
И крепко на руку нечист…

(А. Грибоедов)

Шла адская игра в клубе. Наконец все разъехались, за исключением Толстого и Нащокина, которые остались за ломберным столом. Когда дело дошло до расчета, Толстой объявил, что противник должен ему заплатить двадцать тысяч.

– Нет, я их не заплачу, – сказал Нащокин, – вы их записали, но я их не проиграл.

– Может быть, это и так, но я привык руководствоваться тем, что записываю, и докажу вам это, – отвечал граф.

Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и прибавил:

– Он заряжен: заплатите или нет?

– Нет.

– Я вам даю десять минут на размышление.

Нащокин вынул из кармана часы, потом бумажник и отвечал:

– Часы могут стоить рублей пятьсот, а в бумажнике двадцатирублевая бумажка: вот все, что вам достанется, если вы меня убьете. А в полиции вам придется заплатить не одну тысячу рублей, чтоб скрыть преступление: какой же вам расчет меня убивать?

– Молодец, – крикнул Толстой и протянул ему руку, – наконец-то я нашел человека!

* * *

Раз собралось у Толстого веселое общество на карточную игру и на попойку. Нащокин с кем-то повздорил. После обмена оскорбительными словами он вызвал противника на дуэль и выбрал секундантом своего друга, Толстого. Согласились драться следующим утром.

На другой день, за час до назначенного времени, Нащокин вошел в комнату графа, которого застал еще в постели. Перед ним стояла полуопустошенная бутылка рома.

– Что ты это ни свет ни заря ромом-то пробавляешься! – заметил Петр Александрович

– Ведь не чайком же мне пробавляться.

– И то! Так угости уж и меня.

Он выпил стакан и продолжал:

– Однако вставай: не то – мы опоздаем.

– Да уж ты и так опоздал, – ответил Толстой. – Как! Ты был оскорблен под моим кровом и вообразил, что я допущу тебя до дуэли! Я один был вправе за тебя отомстить. Ты назначил этому молодцу встречу в восемь часов, а я дрался с ним в шесть: он убит.

* * *