Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

У Толстого было несметное число дуэлей: он был разжалован одиннадцать раз. Чужой жизнью он дорожил так же мало, как и своей. Во время кругосветного морского путешествия он поссорился с командиром корабля, Крузенштерном, и вздумал возмущать против него команду. Крузенштерн позвал его.

– Вы затеяли опасную игру, граф, – сказал он, – не забудьте, что мои права неограниченны: если вы не одумаетесь, я буду принужден бросить вас в море.

– Что за важность! – отвечал Толстой. – Море такое же покойное кладбище, как и земля.

Крузенштерн был человек добрый и, решившись прибегнуть к последним мерам лишь в случае крайней необходимости, сделал еще попытку к примирению.

– Граф, – сказал он Толстому. – Вы возмущаете команду; отдайтесь на мою ответственность, и если вы не дадите мне слова держать себя иначе, я вас высажу на необитаемый остров: он уже в виду.

– Вы, кажется, думаете меня запугать! – крикнул Толстой. – В море ли вы меня бросите, на необитаемый ли остров высадите, мне все равно; но знайте, что я буду возмущать против вас команду, пока останусь на корабле.

Делать было нечего: Крузенштерн приказал причалить к острову и высадил Толстого, оставив ему, на всякий случай, немного провианта. Когда корабль удалился, Толстой снял шляпу и поклонился командиру, стоявшему на палубе.

Остров оказался, однако, населенным дикарями, среди которых граф Федор Иванович прожил довольно долго. Тоска по Европе начала его разбирать. Бродя раз по морскому берегу, он увидел, на свое счастье, корабль, шедший вблизи, и зажег немедленно костер. На корабле увидели сигнал, причалили и приняли Толстого.

В самый день своего возвращения в Петербург он узнал, что Крузенштерн дает бал, и ему пришло в голову сыграть довольно оригинальный фарс. Он переоделся, приехал к своему врагу и встал в дверях залы. Увидев его, Крузенштерн не скоро поверил глазам.

– Граф Толстой, вы ли это, – спросил он наконец, подходя к нему.

– Как видите – ответил незваный гость. – Мне было так весело на острове, куда вы меня высадили, что я совершенно помирился с вами и приехал даже вас поблагодарить.

Вследствие этого эпизода своей жизни он был назван американцем.

(РС, 1878. Т. XXI)

* * *

Граф Толстой и Нащокин обменялись, в знак вечного союза, кольцами и дали друг другу слово, что тот из них, который почувствует приближение смертного часа, вызовет другого, чтобы умереть у него на руках. Первый на очереди стоял Толстой. Когда, по его настоятельному требованию, доктор ему объявил, что его дни сочтены, Толстой велел написать немедленно Нащокину, что умирает и ждет его.

Нащокин жил тогда в деревне. Кто-то заметил вполголоса в спальне Толстого, что его задержит, вероятно, плохое состояние дорог. Граф Толстой услышал эти слова и сказал:

– Его ничто не задержит! Будь он на том краю света, он приедет, лишь бы не лежал, как я, на смертном одре.

Нащокин действительно не замедлил явиться в Москву и не отходил от умирающего до последней минуты.

(РС, 1878. Т. XXII)

За обедом, на котором гостям удобно было петь с Фигаро из оперы Россини: Cito, cito, piano, piano (т. е. сыто, сыто, пьяно, пьяно), Американец Толстой мог быть, разумеется, не из последних запевальщиков. В конце обеда подают какую-то закуску или прикуску. Толстой отказывается. Хозяин настаивает, чтобы он попробовал предлагаемое, и говорит: «Возьми, Толстой, ты увидишь, как это хорошо; тотчас отобьет весь хмель». – «Ах, Боже мой! – воскликнул тот, перекрестясь, – да за что же я два часа трудился? Нет, слуга покорный; хочу остаться при своем».

* * *

Какой-то родственник его, ума ограниченного и скучный, все добивался, чтобы он познакомил его с Денисом Давыдовым. Толстой под разными предлогами все откладывал представление. Наконец, однажды, чтобы разом отделаться от скуки, предлагает он ему подвести его к Давыдову. «Нет, – отвечает тот, – сегодня неловко: я лишнее выпил, у меня немножко в голове». – «Тем лучше, – говорит Толстой, – тут-то и представляться к Давыдову», – берет его за руку и подводит к Денису, говоря: «Представляю тебе моего племянника, у которого немного в голове».

* * *

Он же (Ф. И. Толстой) в одно время, не знаю, по каким причинам, наложил на себя епитимью и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. В самое то время совершились в Москве проводы приятеля, который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели две. Что день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них присутствовал, но не нарушал обета, несмотря на все приманки и на увещевания приятелей, несмотря, вероятно, и на собственное желание.