– Я ожидал более любезного приема.
– Нет, скажите правду, – настаивал Грибоедов, – зачем вы приехали. Вы хотели посмотреть – точно ли я сошел с ума? Не так ли? Ведь вы уже не первый.
– Объясните мне, ради Бога, – спросил англичанин, – что подало повод к этой басне?
– Стало быть, я угадал? Садитесь; я вам расскажу – с чего Москва провозгласила меня безумным.
И он рассказал, тревожно ходя взад и вперед по комнате, что дня за два перед тем был на вечере, где его сильно возмутили дикие выходки тогдашнего общества, раболепное подражание всему иностранному и, наконец, подобострастное внимание, которым окружали какого-то француза, пустого болтуна. Негодование Грибоедова постепенно возрастало, и, наконец, его нервная, желчная природа высказалась в порывистой речи, которой все были оскорблены. У кого-то сорвалось с языка, что «этот умник» сошел с ума, слово подхватили, и те же Загорецкие, Хлестовы, гг. Н. и Д. разнесли его по всей Москве.
– Я им докажу, что я в своем уме, – продолжал Грибоедов, окончив свой рассказ, – я в них пущу комедией, внесу в нее целиком этот вечер: им не поздоровится! Весь план у меня в голове, и я чувствую, что она будет хороша».
На другой же день он задумал писать «Горе от ума».
У меня обедало несколько приятелей. Это было в 1824 году, когда я жил у Николы в Плотниках, в доме Грязновой. В это время в Москве был Грибоедов, которого я знал и иногда с ним встречался в обществе, но не был с ним знаком. Перед обедом М. Н. Загоскин отвел меня в сторону и говорит мне: «Послушай, друг Мишель! Я знаю, что ты говорил всегда правду, однако побожись!» Я не любил божиться, но уверил его, что скажу ему всю правду. «Ну, так скажи мне – дурак я или умен?» Я очень удивился, но натурально отвечал, что умен. «Ну, душенька, как ты меня обрадовал! – отвечал восхищенный Загоскин и бросился обнимать меня. – Я тебе верю и теперь спокоен! Вообрази же: Грибоедов уверяет, что я дурак».
В один из приездов в Москву А. С. Грибоедов отправился в театр с композитором А. А. Алябьевым. Оба увлеклись и стали очень громко аплодировать и вызывать актеров. В партере и в paйке зрители усердно вторили им. Некоторые же принялись шикать. И из-за всего этого получился ужасный шум.
Грибоедов и Алябьев, сидевшие на виду, обратили на себя внимание больше других. Поэтому полиция сочла их виновниками происшествия. Когда друзья в антракте вышли в фойе, к ним подошел полицмейстер Ровинский в сопровождении квартального.
Между Ровинским и Грибоедовым произошел следующий разговор.
– Как ваша фамилия?
– А вам на что?
– Мне нужно знать.
– Я Грибоедов.
Ровинский приказал квартальному:
– Кузьмин, запиши.
Грибоедов спросил, в свою очередь:
– Ну, а как ваша фамилия?
Ровинский возмутился:
– Это что за вопрос?
Грибоедов спокойно ответил:
– Я хочу знать, кто вы такой.
– Я полицмейстер Ровинский.
Грибоедов обернулся к Алябьеву и приказным тоном сказал:
– Алябьев, запиши…
Александр Алябьев
Александр Александрович Алябьев служил в военной службе и был позднее адъютантом у корпусного генерала Н. М. Бороздина; он был известен как очень талантливый композитор романсов, – один из них «Соловей мой, соловей». Когда в 1824 году был возобновлен в Москве Петровский театp, простоявший двадцать лет в развалинах, он был открыт прологом «Торжество муз», а музыка к этому прологу была написана А. А. Алябьевым и А. Н. Верстовским. Алябьев кончил жизнь очень печально, чуть ли не в Сибири, за убийство товарища во время азартной карточной игры.
Во время своего путешествия в Вятку в 1824 году государь Александр Павлович проезжал одну станцию на Сибирском тракте. Пока перепрягали лошадей, он вышел прогуляться по довольно большому селению. По дороге зашел в небольшую, но светлую и довольно опрятную избу. Увидел старуху, сидевшую за прялкой, и попросил у нее напиться. Старуха, не знавшая о приезде государя, подала жбан холодного кваса. Напившись, государь спросил ее: видела ли она царя?
– Где ж мне, батюшка, видеть его? Вот, говорят, скоро проезжать здесь будет: народ-то, чай, валом валит, куда уж мне, старухе.
В это время входит в избу свита государя.
– Экипажи готовы, ваше величество, – сказал барон Дибич.
В ту же минуту старуха сдернула с головы свою шамшуру (головной убор) и, подняв ее вверх, закричала: «Караул!»
Государь изумился:
– Что с тобою, старушка? Чего ты кричишь?
– Прости меня, грешную, батюшка царь! Нам велено было, как завидим тебя, кричать, а что кричать, не сказали…
Государь рассмеялся и, оставив на столе красную ассигнацию, отправился в дальнейший путь.
Проезжая в 1824 году через Екатеринославскую губернию, император Александр I остановился на одной станции попить чаю.
Пока ставили самовар, государь разговорился со станционным смотрителем и, увидев у него на столе книгу Нового Завета в довольно подержанном виде, спросил:
– А часто ли ты заглядываешь в эту книгу?