Анне я сказал, что получил от полковника Теннера письмо и должен поехать к нему в Таллин в связи с какими-то неоконченными работами. Я поеду завтра. Разумеется, в Пярну. Может быть, делаю глупость, но решил дневник взять с собой. Если оставлю, мне все время будет казаться, что Анне нужно только войти в мою комнату — и она увидит его сквозь половицы у моего стола под окном. Если же там останется один только меморандум Тимо, то ей ничего оттуда не будет светиться… Хотя именно тут можно было бы подумать о подпольном солнце…
Домишко, правда, еле стоит, и в нем всего три маленькие комнатки и крохотная застекленная веранда. Зато во дворе имеются конюшня и каретник, где от посторонних глаз можно укрыть лошадей и экипаж. И что самое главное — подъезжая по Рижскому шоссе и в нужном месте свернув на северо-запад, лугами можно доехать до места, совсем минуя город.
Вчера в обед я отправился в ресторацию Ингерфельда, капитан Глане был там как штык. Его восторг по поводу встречи со мной ободрил меня. Его голубой мундир еще больше запятнан, чем год назад. И это неплохой признак. Мы вместе обедали и пили какую-го красную бурду. Я хотел заказать настоящий опорто, но его не оказалось. Потому что «Амеланд» придет еще недели через две. Я снова засеял мозг капитана прошлогодними семенами, чтобы они дали всходы. Сейчас мне здесь делать больше нечего. Так что могу на неделю вернуться в Пыльтсамаа.
Анна у матери в Вильянди. Мы условились, что в мое отсутствие она на неделю-другую съездит туда.
Вчера утром была здесь проездом Ээва, она уехала в Петербург, чтобы привезти Юрика. Дай бог, чтобы мальчик был здоров и получил разрешение.
Между прочим, Ээва привезла мне сосновую шкатулку, как она сказала, с разными бумагами, которые Тимо просил меня взять на сохранение в моем доме. Тимо сказал, что он не хочет везти их за границу, а бросать в огонь еще рано, в Кивиялге же они больше не рискуют держать их из-за Петера.
Когда Ээва вручила мне шкатулку, она была заперта. Простой темно-коричневый ящичек, без всяких украшений. Ключа мне не дали, и я не спросил. Мне не хотелось при Ээве сдвигать с места свой письменный стол и приподнимать половицу. Я сунул шкатулку в ящик стола. Мы условились обо всем, и я проводил Ээву за ворота до кареты. Когда я вернулся в комнату и достал шкатулку, чтобы спрятать ее в тайник, я заметил, что краешек одного листка на миллиметр торчит из-под крышки. Я попытался ногтем затолкать его обратно. Не получилось. Я попытался немножко раздвинуть щель между шкатулкой и крышкой. И это не удалось. Ящик моего стола был выдвинут, в нем лежала проволока, чтобы прочищать трубку, и всякие мелкие инструменты. Я взял тоненькую отвертку и попробовал настолько расширить щель, чтобы засунуть обратно торчавший листок. Я не применил никакой силы. Совсем слегка. Честное слово. Но крышка сразу поддалась, и шкатулка открылась! Я увидел: крючок соскочил со штифтов, вырвался из крышки и торчал теперь на ребре шкатулки, будто зуб в пустой десне.
Бегло, но все же внимательно прочитал я полтораста страниц. Бегло потому, что не было возможности углубляться, и все же внимательно, потому что вскоре понял, что иначе читать невозможно.
Я не могу этого переписать сюда. Во всяком случае — многого. Однако первые несколько страниц я все же перепишу, чтобы было понятно, какое впечатление они производят.
Его рукопись начиналась с половины фразы: