Императорский Рим. Книги 1-12

   — Как и велел ты, шаньюй... — ответил старик.

Никто доселе Аттилу так не называл, но повелителю это понравилось.

   — Ты, наверное, рассказывал Таншихаю о моём предке Модэ?

   — Рассказывал... И сравнил с ним тебя, наш повелитель.

   — О Модэ я тоже поведал по пути сюда знатному римлянину Аэцию. Кажется, это произвело на него впечатление... Ладно... Теперь будем кончать с Бледой.

Назавтра соорудили обратный поезд, в повозку к Бледе и Валадамарке поместили много даров. И когда обоз приблизился к мосту, сам Аттила лично направил по нему повозку брата первой.

При расставании ещё в юрте, увидев на глазах Валадамарки на миг блеснувшие слёзы, Аттила пожалел её и чуть поколебался: «А не отменить ли всё это?..», но вдруг перед мысленным взором встал образ его дальнего предка Модэ, и повелитель подавил в себе всякую жалость.

Вот кони, запряжённые в повозку Бледы, зацокали по деревянным настилам. Таншихай с замиранием сердца ждал, когда они приблизятся к месту подпила свай; вот они всё ближе и ближе... Вот достигли! Сейчас в этом месте рухнут сваи, и повозка с лошадьми, Бледой и Валадамаркой канет в бурлящие воды Тизии. Но... Кони миновали место подпила и вскоре оказались на другом берегу...

Таншихай покачнулся и чуть не упал. Отец, стоящий рядом, прошипел:

— Ты что натворил, подлец!

Когда лишь третья повозка оказалась на мосту, тогда-то он и рухнул... В Тизию полетели вслед за ней несколько конников охраны. Троим ударило по голове брёвнами и, оглушённые, они пошли ко дну, остальные вскоре выплыли вместе с лошадьми на другой берег.

Аттила, пылая гневом, ударил плёткой коня и, ничего никому не объясняя, умчался в свою юрту. Хелькал сразу понял причину промаха: это он, старый дурак, во сто крат глупее Ушулу, оказался виноват во всём, а не его сын... Надо было сваи подрубать топором, как велено повелителем, а не подпиливать... Пока ехали две повозки, подрезанные пилой, сваи оставались лежать друг на друге, только когда они сдвинулись, произошло то, что должно было произойти...

Старик помчался к юрте Аттилы, чтобы объяснить: «Сын мой тут ни при чём... Казни меня!» Если раньше Хелькат свободно заходил в юрту к Аттиле, то сейчас, когда старик сунулся ко входу, охрана вытолкала его взашей. Аттила уже знал, что случилось... Он послал за Ушулу, и тот сказал, что у Таншихая в руках была пила, а не топор.

Ночью за Хелькалом и Таншихаем пришли стражники, они скрутили им руки и отвели к кровожадным жрецам бога Пуру. Пур требовал только человеческих жертвоприношений: но людей, предназначенных в жертву, вначале подвешивали крючьями за ребро. Эти крючья были вбиты в столбы, стоящие рядом с каменным идолом бога... И висели жертвы перед его лицом, мучаясь, до тех пор, пока не умирали; тогда жрецы снимали их с крючьев, а уж потом сжигали...

Подвесили за ребра крючьями Хелькала и его сына. Нужно отдать должное их мужеству: они не кричали от боли. Лишь старик прохрипел:

   — Прости, сынок...

   — Прощаю, отец.

Когда Тцаста увидела подвешенных за ребра любимых мужа и сына, волосы у неё вдруг сделались белыми, — она дико закричала и бросилась в степь... Больше её никогда никто не видел.

Аэций, собираясь в дорогу, посетил жертвенное место каменного бога гуннов и недоумевал: за что были казнены самые близкие люди Аттилы, за какие такие провинности?..

Спрашивать у Аттилы Аэций не посмел...

По обыкновению того времени при расставании не только прощались, но давали какие-то советы. И повелитель гуннов знатному римлянину посоветовал следующее:

   — Аэций, есть три правила, которым непременно нужно следовать в жизни... По крайней мере, я следую им неукоснительно. Первое — если твоя сердечная тайна известна другим, сделай так, чтобы она была известна только тебе одному... Второе, бойся женщин и не считай их беззащитными существами... И третье — клочка земли своей, даже паршивой, не отдавай никому...

И Аэцию припомнился страшный рассказ Аттилы о своём далёком предке Модэ, рассказ, скорее похожий на легенду.

Когда Аэций и его сын Карпилион отъехали на порядочное расстояние, полководец спросил:

   — Что ты скажешь, сынок, об Аттиле?

   — Он очень хитрый, справедливый и неожиданно коварный человек... Как Модэ...

   — И ты знаешь об этом Модэ?

   — Да, отец... Аттила мне о нём рассказывал. И не раз... Он любит рассказывать о Модэ.

VI