Императрица Фике

Шли несколькими колоннами. Сам Иван Васильевич с отборными полками шел между Ялжебицкой дорогой и рекой Метой; по Замете двигался воевода Василий Образец да с ним с татарскими полками наш татарский царевич Данияр из Касимова. Впереди с передовым полком шел князь Данило Холмский с помещиками и крестьянам ми — владимирцами, переяславцами, костромичами, немного позадь — дмитровцы да кашинцы. С правой руки шел князь Семен Ряполовский, ведя суздальцев да юрьевцев; с левой руки шел великокняжий брат, князь Андрей Меньшой, и воевода Василий Сабуров с ростовцами, ярославцами, угличанами, бежичанами. Между дорогами Ялжебицкой да Демянской шли воеводы — два князя, оба Оболенские, Александр да Борис, вели калужан, алексинцев, серпуховцев, хотуничей, москвичей, радонежцев, новоторжцев, можайцев, звенигородцев, ружан. На самые Ялжебицы пошел боярин Федор Давыдович, ведя детей боярских да весь великокняжий двор. Уже в ноябре с Твери пошли вдогон полки тверичан с князем Михаилом Микулинским.

Черными, мокрыми дорогами через Валдайские холмы тучей шли земские полки всея Руси, шли на Новгород. К Новгороду же шли и псковичи, которых поднял и вывел в помощь Москве и ее делу их наместник — князь Василий Васильевич Шуйский. Псковичи подошли и стали сперва на озере Ильмень, у реки Шелони.

Передовые московские отряды заняли Бронницы, а великий князь остановился в большой избе в селе Сытине. 23 ноября ему доложили, что из Новгорода идет депутация — архиепископ Феофил с посадниками — с новым — с Фомой Андреевым, да со старыми, да тысяцкий Василий Максимов, да бояре, да купцы, да житьи люди.

Депутация в княжьей избе упала на колени, била челом.

— Кровь и огонь льются по земле нашей! — сказал великому князю Ивану Васильевичу владыка Феофил. — Бьем мы тебе челом, княже великий! Уйми свой меч!

Иван Васильевич молчал..

Посольство поднялось с земли, а великий князь все еще молчал. Потом позвал всех к себе на обед, пировали, о деле молчали. А на другой день новгородцы увидали, что московские полки, перейдя озеро Ильмень по льду, напрямик подошли к Новгороду еще ближе, заняли уже Городище да все монастыри кругом. Сам Иван Васильевич был теперь всего в трех верстах на берегу реки Волхова в селе Лошинском, у церкви Троицы Паозерской. Были заняты все сторожи на новгородских подступах, и московским воеводам было приказано распустить рати по селам кругом — забирать съестной припас.

— Стали стоять! — говорили москвичи.

Снег давно уже покрыл поля и леса вокруг древнего города. Новгородцы отсиживались, судили да рядили, да наблюдали, как к великому князю подходили припоздавшие рати из разных городов. В городе бушевали споры, слухи, разного рода новости, но при всем том несомненным было лишь одно, что осада вокруг Новгорода крепла и выхода из нее не было. Со своих стен и башен новгородцы наблюдали, как супротив Городища Родольфо-зодчий с поразительной быстротой наводил через Волхов мост.

И снова из Новгорода по заваленной снегом дороге показался пестрый поезд: то опять ехал для переговоров владыка Феофил с посольством к великому князю. Тесно и душно было в великокняжьей постоялой избе от горячего дыхания, от обид, от переживаний, от гнева, от желаний народных. Пахло дублеными овчинами, шубами, сапожным товаром, вчерашним похмельем. Со стен, из красного угла смотрели на собравшихся из-за лампад образа, а между ними — великокняжья Одигитрия Путеводительница. На широкой лавке, крытой овчинной шубой, за столом, крытым красным сукном, сидел Иван Васильевич, жал в кулак черную бороду. За ним стояли его три брата— Андрей Большой, да Андрей Меньшой, да Борис, да князья, бояре, начальные люди, да еще несколько греков, между Которыми был и Фиоравенти.

Посольство Новгорода Великого било великому князю челом и сказало последнее слово:

— Государь! Мы все виноваты и ожидаем твоей милости. Все, что говорили на Москве посланники наши — Назар да Захар, — правда сущая. Какой же власти над нами хочешь?

В этом заявлении звенело отчаяние. Но молчал Иван Васильевич, молчали его советники. Посольство поднялось, топталось на месте, мяло в руках шапки…

Великий князь Московский не сказал ни слова, с братьями вышел из избы, за ним потянулись московские бояре. Глухое молчание царило в избе, а новгородцы-то ведь привыкли к вечу, к шумным словам, которыми они перебрасывались, как камнями, а потом и въявь хватались и за камни, и за ослопы, чтобы биться на мосту через Волхов.

Москва действовала иным, каким-то своим, невиданным еще обычаем. Долго длилось молчание, но распахнулась снова дверь, сгибаясь под низкой притолокой, стали по одному входить бояре и князья. Кудлатые головы и бороды выныривали и выныривали, молча заполняли тесную избу. Вот-вот сейчас выйдет сам великий князь Иван.

Но дверь захлопнулась плотно.

Не вышел!

— Владыка и люди новгородские! — зачастил хрипловато боярин Иван Юрьевич. — Государь и великий князь Иван Васильевич Московский приказал вам сказать в ответ тако: