Императрица Фике

Московский огненный бой принес татарам большой урон, переходить через реку при таких условиях было безнадежно, а если перейти — то еще опасней было оставить реку у себя в тылу. И на две версты назад отвел в поле свои рати Ахмат-царь, стал на желтых лугах, которые уже крыл пятнами первый снег.

Враг явно терял сердце.

К берегу реки Угры то и дело подскакивали татаре и по-русски кричали:

— Ай-я, урусы! Как вы нашему царю пути не даете! Дайте путь! Пропустите царя на Москву, как раньше бывало… А не пропустите — силой пройдем на Москву, дойдем до вашего князя, нашему царю изменника!.. Худо вам будет — подождите, как мороз реки льдом покроет… Придем!

А в ответ раздавалось лишь остро-соленое, русское слово, подкрепляемое раскатистым хохотом.

«А и впрямь морозы да лед сменить могут все дело!» — думал великий князь. И решил, что надо разведать, что делается у Ахмата-царя, каково там настроение.

В своей княжьей избе в городе Кременце, что на реке-Луже, великий князь Иван сказал собранным начальным людям:

— Худой-то мир лучше доброй ссоры! Пусть мир наш будет худ, а мы его все ж попросим еще раз у Ахмата-царя. Если он на мир поволит да от наших рубежей отступит, то и пусть живет… А не захочет он мира, пенять ему на себя. К тому же думаю, что его воины, про наше миролюбие сведав, не очень-то охочи с нами драться будут… А посему, боярин Иван Федорович, иди ты послом к ордынскому царю за реку Угру. Иди скажи ему напрямик, что ссориться мы не хотим, но, как сказано тогда на Москве было, так тому и быть… Не быть Москве больше под татарами! Пусть он едет в свою Орду миром, а мы словно с ним и не воевали. И снеси ты, боярин, царю поминки добрые…

Совет сидел, стоял, шевелился, переминался, толпился, смотрел на спокойное лицо великого князя, И дивился Иван Иванович Малый, что на этот раз присутствовал тут же, глядя на отца с негодованием, вытащил меч из ножен и со звоном задвинул его обратно. Великий князь чуть скосил глаза на дерзкий звук.

«Эх, горяч! — подумал он. — Не понимает! Кровь не та! Не умен! Надо унять!»

И продолжал спокойно:

— А как будешь, боярин, в царской ставке — под рукой повидайся с вельможей Темиром, скажи, что-де великий князь Иван велел спросить-де про твое, Темирово, здоровье. И скажи — вспомни ты, Темир-воевода, как тебя великий князь Московский завсегда жаловал… Не лежать двум бараньим головам в одном кошеле! Не быть на Москве двум царям — русскому да татарскому! Кончено это дело! И сказывай ты, Иван Федорович, чтобы Темир-вельможа об том подумал бы и нам в том деле помог… А великий князь его-де за это учнет жаловать.

Проехав по снегу черными перелесками, посол боярин Товарков подъехал к ставке ордынского царя, спешился и, сверкая бахтерцами, встал перед легкой деревянной оградой, опоясавшей золотоверхую белую войлочную кибитку, у которой ветер трепал гордых девять бунчуков — бычьих хвостов. Татары в промокших терлыках, подпоясанные саблями, опершись на высокие копья, стояли и мрачно смотрели, как боярин Иван Федорович Товарков, высокий и худой, прошел в вежу мимо двух священных очистительных жостров, горящих день и ночь у ворот ограды.

Боярин вступил в обширный шатер. Было тепло от очага.

Перед очагом на белых кошмах и на ковре с цветными подушками сидел Ахмат-царь. Из-под собольей шапки на Ивана Федоровича блеснули узенькие сердитые глаза, желтая широкая рука держалась за осыпанную бирюзой рукоять кинжала.

Коснувшись правой рукой кошмы, боярин сказал установленное приветствие, спросил о ханском здоровье. Затем он снова склонился в поклоне, и тогда четверо из его свиты вступили в вежу, внося богатые дары — шубу на соболях, золотой ларец кованый, сотню соболей да расшитое седло с конским кованным самоцветами убором.

Ахмату-царю не сиделось на месте.

— Не приму! Не приму даров! — визжал Ахмат-царь, и на скулах у него проступила краска. — Какие дары? Где дани-выходы за время девяти трав?[26] Нет? А теперь дары? Я пришел сюда войной, чтобы моего улусника князя Ивана наказать за неправду. Пусть он сам придет сюда и станет передо мной. Пусть он станет у моего стремени, как слуга!

Боярин Иван Федорович опять поклонился большим поклоном и степенно пошел из вежи. Тут нечего было делать, пока царь опалялся гневом.

Но в юрте же у Тельмира-вельможи положение несколько исправилось.

— Зачем великий князь меня не пожаловал, подарков мне не прислал? — обиженно говорил Темир-вельможа. — Я же ему завсегда помочь могу!.. Сейчас подарки бери не могу — секим-башка будет. Скажи, пожалуйста, князю великому, чтобы он меня бы не забыл.

И щелочка его узкого глаза выразительно мигнула.

Действительно, ему ли, толстому, жирному человеку, любителю вина да юных мальчиков, было ездить и сражаться в угрюмые предзимние дни, причем и будущее было так же безнадежно, как и все настоящее? И Темир-вельможа с завистью спросил:

— А как наши татаре у вас на Москве живут? Хорошо?

— Как у Христа за пазухой! — с готовностью ответил боярин и тоже подмигнул глазом с московским прищуром. — Действуй, князь, коли не хочешь, чтобы тебе голову здесь отвертели, как куру!