Императрица Фике

Словно туча грозная, с Востока подымался Петр. Ну, а от тучи-то и укрыться можно, хоть бы под березкой. И вот, чтобы зверя выгнать из-под березки-то, из защищения, и был послан Петр Андреевич Толстой, полномочный министр и дипломат.

При первом своем свидании с послами отца во дворце вице-короля Неаполитанского инда плакал Алексей Петрович — до того он боялся отцовских посланцев, особенно капитана Румянцева — за его непреклонность. Ну, а Петр-то Андреевич умел мягко стлать! Сумел он самих министров и придворных цесаревых так обработать, чтобы окружить зверя, как должно.

Перво-наперво он секретарю вице-короля, человеку понимающему, сунул «барашка в бумажке» — 160 червонцев — и обещал еще дать за то только, чтобы тот, якобы из верных рук, шепнул бы Алексею под величайшим секретом, что цесарь его от отцовского гнева воинской силой защищать не станет, а выдаст его. Значит, и рассчитывать на цесаря нечего…

Это — первое. Второе — объявил Толстой царевичу сам, что ежели он добром не поедет, то царь свое войско из Польши, где оно теперь стоит, в Силезию двинет и ту цесарскую землю оккупирует. А самое главное — Толстой сообщил Алексею, якобы из самого вернейшего источника, что сам царь Петр в Италию скоро должен ехать — и в Рим и в Неаполь он уже давно собирался. И ловко же соврал Петр Андреевич!

А третье дело — сумел Петр Андреевич уговорить вице-короля Неаполитанского графа Дауна, чтобы тот царевичу самолично сказал, что у него девку Афроську отберет. А и описать невозможно, как Алексей Петрович ее любил…

Это тройное со всех сторон беглого зверя окружение добрый эффект произвело. Вот он, сей эффект: Петр достал письмо Алексея. «Всемилостивейший государь-батюшко! Письмо твое, государь милостивейший, через господ Толстого да Румянцева получил. К ногам милосердия, вашего припадаю, слезно прошу об прощении преступлений моих мне, всяким казням достойному. И на сих днях, полагая себя на волю вашу, с присланными от тебя, государь, выезжаю из Неаполя к тебе, государь.

Непотребный и нижайший раб твой и недостойный назваться сыном Алексей. 4-й день октября 1717 году».

Теперь оставалось Алешку из-под чужого покровительства выхватить окончательно. Чтобы он не сопротивлялся, было ему послано царем письмо, подтверждающее те условия, о которых ему Толстой сказал, что будто будет ему позволено в России в деревне жить в его любой да на Афросинье жениться. 17 ноября это письмо Петра на почту услали, и в этот же самый день, 17-го же, царь приказал князю Голицыну, чтобы очередную почту, а за ней еще четыре очереди секретно задержать, чтобы они опоздали, а потом гнать как положено — регулярно.

Это было сделано для предупреждения, ежели бы кто из Санктпитербурха захотел Алексея предупредить, чтоб тот не возвращался.

Вырвав согласие царевича о возвращении домой, Петр Андреевич организовал все очень хитро. Перво-наперво от всяких сопровождавших австрийских офицеров он отказался. Потом они с Алексеем посетили город Бари, где царевич приложился к мощам Николая-чудотворца. И только когда они уже выехали из Неаполя, тут только цесарь Карл VI понял, какая крупная добыча от него уходит. Спохватился! Особенно же он встревожился, когда царевич, проезжая через Вену, к нему не явился, как было условлено… Не явился на аудиенцию и Толстой.

Цесарь распорядился срочно вперед гнать эстафету — известить коменданта города Брюна — графа Колоредо, чтобы он царевича там непременно бы встретил под предлогом сказать ему комплимент по случаю проезда, и тут у него спросил бы — «волей или неволей тот едет?» И если ответ будет — «неволей», то сделал бы так комендант, чтобы царевичу дальше не ехать. А для того надлежало графу Колоредо к царевичу явиться не в одиночку, а под видом свиты — с большим числом надежных офицеров, чтобы применить в случае нужды силы. В городе Брюне поезд царевича был задержан на несколько дней будто за неполучением разрешения из Вены. Петр Андреевич протестовал формально, заявил, что он эту задержку считает за простой арест. И пришлось Толстому допустить графа Колоредо сказать Алексею Петровичу свой «комплимент», однако в своем личном присутствии. «Комплимент» был выслушан при полном молчании, и весь кортеж двинулся дальше, на Ригу. Афросинью со слугами отправили другой дорогой.

Глава 14. Манифест народу

Алексей-царевич в Твери целых десять дней ждал, пока царь прибудет в Москву. Пришло наконец приказание ему ехать.

«В Москву, к отцу!»

Не знал царевич того, что будет. Думал он на Афросинье жениться, в поместье жить. А там что бог даст. А Афросиньюшка уже сына обещалась принести ему — «селебляного», так оба они будущего сынка уже прозвали и для этого «селебляного» уже и одеяльце на чернобурке заготовили. Этот сын любимый был бы, не то что от Шарлоты, полунемец Петр Алексеевич Второй.

Не знал того, как пойдут дела, и Петр Андреевич Толстой. Вот почему он — ух, дипломат! — 22 января из Твери написал Афросинье такую на всякий случай записку.