Императрица Фике

Когда Фике наконец уснула, сон ee не был спокоен. Ей снилось бурное море, серое, зеленое, тревожное, над ним звенел унылый колокол… Его звон потом разросся до неистового трезвона, который она слышала в России. Бурное море сменилось снежными бесконечными полями, над которыми свистела, выла снежная метель. Метель эта наваливалась ближе, ближе, кружила, плясала вокруг постели, и было уже видно, что это не буран, не снег, а люди, бесконечные люди, мужчины с бородами, женщины в платках… Потом из метели вынырнуло бородатое лицо мужика, которого она встретила в последнем яму[38] перед Москвой под странным названием Черная Грязь. Мужик смотрел на нее грозными, огненными очами…

Фике проснулась оттого, что и впрямь гудели, трезвонили московские колокола и девица Шенк стояла перед ней, повторяя:

— Ваша светлость! Извольте же проснуться! Фикхен потягивалась, терла кулачками глаза, выгибала свой девичий торс. А девица Шенк тараторила:

— Вам надо одеться и идти к обедне… Вам и вашей матушке сегодня будет пожалован самый большой орден в России для дам — Святой Екатерины. — И округлив глаза: — Весь в бриллиантах.

Тоненькая Фике скоро стояла перед высоким зеркалом, окруженная толпой дебелых русских девушек и дам… Две камер-дамы помогали девице Шенк.

— Как это называется по-русски? — вдруг спросила Фике, оборачиваясь к камер-даме Нарышкиной и указывая на платье.

Тучная дама присела в реверансе:

— Платье, ваша светлость!

— Палятье! — повторила Фикхен и всплеснула руками, отчего ее худые лопатки прыгнули и задвигались. — Хи-хи! Палятье! Я буду учить русский язык! — заключила она решительно.

Камер-дама, баронесса фон Мегден, говорила важно и осанисто:

— Вы будете учить все, ваша светлость! И русский язык. И в особенности русскую веру… Православие! К вам уже назначен учитель — архимандрит Симон.

— Но как же мне учиться, если я еще не знаю ни слова по-русски?

— Ваша светлость, архимандрит Симон окончил богословский факультет в Галле!

— Палятье! — твердила Фике, надевая через голову облако голубой материи. — О, как смешно! Палятье!

Хи-хи!

Обедня в придворной церкви прошла громово, блистательно. Фике смирно стояла за крупной императрицей, смотрела, как та усердно крестилась, била поклоны… Вот она стала на колени… Это было, конечно, смешно, но все сделали так же, и Фике тоже легко, пушинкой, опустилась за императрицей на колени. Все окружающие были приятно поражены и сочувственно затрясли головами. Только наследник, стоявший чуть сбоку, вдруг сделал ей смешной жест рукой, Фике увидала, что он удерживал смех. — Чему вы смеялись? — спросила она юношу уже во дворце, когда он подошел к ней после службы.

— Но ведь все это так глупо! — сказал он. — Я бы, знаете, остриг бы всех этих долгогривых попов, заставил бы и их носить немецкое платье. Все в России должны быть похожи на немцев… — Но разве нужно нарушать обычай?

— Реформация — это и есть нарушение обычаев! — ответил тот и посмотрел важно вверх, где на плафоне плавали белотелые нимфы. — Я — лютеранин…

Фике позавидовала. Вот что значит наследник. Великий князь. Он может делать все, что хочет. А ей, бедной принцессе, нужно приглядываться к обстановке, чтобы не навлечь гнева тетки Эльзы.

Впрочем, церемония с пожалованием ордена прошла прекрасно.

На церемонию пожаловал канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Ему было уже под шестьдесят, но, высокий, стройный, с энергичный подбородком, в темно-синем кафтане, с одной только алмазной звездой, в пудреном парике, он высоко нес свою седую голову среди расступившихся придворных. Когда он стал позади императрицы, на него быстро искоса глянул маркиз де ла Шетарди в апельсиновом кафтане, повернулся и обменялся взглядом с графом Лестоком, высокие белые волны парика которого падали по обеим щекам пухлого носатого лица.

Бестужев стоял поперек горла этим французам. Маркиз де ла Шетарди вместе с Лестоком оказал Елизавете Петровне, правда, большую службу — помог захватить ей родительский престол. После переворота 25 ноября — богато пожалованный — маркиз де ла Шетарди отъехал во Францию, а теперь снова появился при дворе в качестве частного лица, продолжая свою какую-то интригу.

— О, Шетарди при русском дворе — это конфетка для нас! — отозвался о нем Фридрих, король Прусский, когда получил донесение о возвращении его в Петербург от старого прусского представителя в Петербурге барона Мардефельда.

Помогая Елизавете Петровне захватить престол, Шетарди имел свои скрытые цели. В своих тогдашних донесениях к статс-секретарю Амело, французскому министру иностранных дел, Шетарди писал секретно: