Императрица Ольга

И вот с тех пор, как этот зов впервые возник во мне, он уже не утихал. Порой на меня находила мечтательность – я воображала себе наше с Николаем будущее дитя… Наверное, у нас будет мальчик – в моем возрасте шанс на это достаточно высок. Было бы просто чудесно! Когда я грезила на эту тему, на моем лице блуждала блаженная улыбка, и, наверное, вид у меня был довольно глупый и при этом счастливый. Впрочем, мне совершенно не было дела до того, что обо мне подумают окружающие. И вскоре в моем сердце поселилась уверенность, что все будет именно так, как мне мечтается. В конце концов, имею же и я право на свое женское счастье?

Все это будет. Так я говорила себе, пока ожидала того дня, когда Николай перестанет быть императором и к браку между нами исчезнут последние препятствия. Последние дни в Александровском дворце царило какое-то напряжение, связанное с атмосферой секретности. Все стали крайне молчаливыми, ходили на цыпочках и разговаривали шепотом. Однако я продолжала общаться с девочками, играть с ними. Игры наши, правда, были довольно тихими и относились преимущественно к разряду интеллектуальных. Дочери Николая не были обделены умом, и, наверное, могли бы получить блестящее образование.

Накануне «покушения» Николай вдруг заболел. Мне кажется, что из-за переживаний на нервной почве у него дал сбой иммунитет, и потому его организм поддался простуде. И теперь я, отодвинув в сторону прислугу, ухаживаю за своим мужчиной, делаю уколы, ставлю банки, даю микстуры и порошки. Доктор Боткин (не тот, имени которого Боткинская больница, а его сын) сказал, ничего страшного нет, обычное воспаление легких, причем не из самых сильных, и уж с нашими лекарствами опасности никакой нет. Да, предполагаю, что если бы не неомицин из наших запасов, который я колю ему два раза в день, дело могло обернуться гораздо хуже. Ведь именно от такой болезни умер его дядя и полный тезка (тоже Николай Александрович Романов), первоначальный жених его матери, который и должен был стать настоящим Николаем Вторым. Тут это серьезно даже для царей. По-настоящему сильных лекарств еще нет, и если твой организм не способен побороть болезнь самостоятельно, то тебя непременно запишут на аудиенцию к Святому Петру.

Вот я смотрю на спящего Николая и невольно задумываюсь: а если бы его и в самом деле убили или он умер бы от той же простуды? Если бы его вдруг не стало? Что было бы со мной? Мне трудно это вообразить, да и не нужно, пожалуй. Просто, думая об этом, я понимаю, что он стал мне очень дорог, и потерять его было бы для меня все равно что умереть.

Когда он не спит, мы строим планы и обсуждаем наше будущее – в основном то, как мы обустроим наш быт… Я стараюсь шутить, чтобы подбодрить его. О вещах большего масштаба мы сейчас не разговариваем, так как он начинает волноваться (хоть и старается этого не показать). На него часто нападает задумчивость – тогда он смотрит словно бы сквозь меня и глаза его подергиваются поволокой. И при этом едва заметно вздыхает. Что-то мне подсказывает, что не стоит приставать к нему с разговорами в такие моменты. Ему необходимо пережить это все наедине с собой… Поскольку мы близкие души, мне нетрудно догадаться, что за думы одолевают его. Он анализирует свой пройденный путь и подводит итоги. Есть и мучительные моменты в этом занятии, но они тоже полезны – личность человека кристаллизуется через них.

Когда он бодрствует, то всегда замечает, что я на него как-то по-особенному смотрю. От этого он испытывает некоторую неловкость. Даже как-то сказал мне: «Алла, дорогая, вы, уделяете мне слишком много вашего внимания… Не стоит так беспокоиться о бывшем императоре… Я всего лишь немного простужен; право, со мной все в порядке… Жив останусь, даже не сомневайтесь…» И улыбается, но улыбка выходит такая грустная…

Не знаю, догадывается ли он, почему я так на него смотрю. А вот мне передается его внутреннее состояние. Есть нечто жутковатое в том, чтобы заставить всех считать себя находящимся при смерти. Вся эта инсценировка покушения… Конечно же, нелегкий это период для экс-императора. Но ничего. Когда-нибудь это закончится. И останутся позади смуты и угрозы, и заживем мы мирно да славно в своем имении с нашими девочками, как обычные, рядовые граждане, в то время как руководство Россией будет в надежных руках сестрицы Ольги и такого зубра от политики, как товарищ Одинцов… А о том, насколько эта парочка умудрилась между собой спеться, я пока помолчу, чтобы не нервировать больного. Одним словом, нас ждет, как говорил поэт, много удивительных и чудных открытий…

* * *

27 июля 1904 года, утро. Великобритания, Лондон, Даунинг-стрит 10, резиденция Генри Кэмпбелл-Баннермана, лидера либеральной партии в Парламенте и премьер-министра Его Величества.