Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908

Один из секретарей Верховного совета составил официальное завещание Цыси и отразил в нем все ее пожелания. В своем дневнике он записал: «Рука моя дрожала, сердце трепетало, все происходящее казалось каким-то нереальным». В этом завещании говорилось о ее участии в государственных делах Китая на протяжении последних пятидесяти лет и упоминались ее усилия, которые она приложила, чтобы делать все, что она считала самым полезным для империи. В нем содержалось напоминание о ее решимости в деле превращения Китая в конституционную монархию, которую, говорилось в завещании с большим сожалением, ей не суждено увидеть воплощенной в жизнь. По двум пунктам можно было безошибочно судить о том, что мы имеем дело с последним желанием Цыси, заключавшимся в том, чтобы китайцы получили свой парламент и право участия в голосовании.

На протяжении последних трех часов жизни Цыси ее рассудок не знал покоя. За это время она надиктовала свой самый последний политический указ, кажущийся причудливым документом для любого его читателя. «Наступил поворотный момент моей болезни, и я так опасаюсь, что скоро скончаюсь, – сказала она прямо и откровенно. – В будущем делами империи будет править назначенный мной регент. Однако, если ему встретятся исключительно сложные проблемы, он должен подчиняться вдовствующей императрице». Упомянутая в этом месте «вдовствующая императрица» – императрица Лунъюй, которой только что присвоили такой титул в связи со смертью мужа и назначением наследника престола. Чтобы не оставалось сомнений в том, что решения императрицы Лунъюй считаются окончательными, Цыси в необычной для нее манере использовала в своем указе слово «должно», на самом деле передававшее избыточную модальность. Именно таким добавочным акцентом Цыси поручила судьбу империи заботам императрицы Лунъюй.

Эту императрицу по всем статьям можно назвать несчастным созданием. Знакомые с ней иностранцы описывали ее как женщину с «грустным, добрым лицом. Она выглядела сутулой, чрезвычайно худой женщиной, лицо у нее было удлиненным и болезненно серым, зубы – очень гнилыми».

Со дня венчания ее муж относился к ней в лучшем случае с презрением. Добросердечные наблюдатели отмечали ее душевные качества, а те, что позлее, ее ни во что не ставили. Редко позволявшая себе замечания по собственной инициативе, она привыкла (и покорно с этим смирилась) к пренебрежительному отношению окружающих. Американская целительница миссис Хедленд, часто посещавшая двор, оставила следующие воспоминания новой роли Лунъюй: «Во время аудиенций, устраиваемых для [иностранных] дам, она присутствовала всегда, но никогда не подходила близко ни к вдовствующей императрице, ни к императору… она всегда старалась выбрать место, где ее никто не замечал в окружении фрейлин, и уходила, как только предоставлялась возможность, не привлекая внимания. Летом мы иногда видели ее со слугами, слоняющейся бесцельно по двору. У нее была внешность доброжелательного, спокойного, мягкого человека, постоянно опасавшегося во что-либо вмешиваться и старавшегося ни в чем не принимать участия. И вот теперь она стала вдовствующей императрицей! По-английски мы применяем слово «пародия», когда называем эту мягкую и покладистую душечку тем же титулом, которым привыкли именовать женщину, только что ушедшую из жизни».

Вельможи настолько презирали императрицу Лунъюй, что ни один из них не взял на себя труд сообщить ей о ее новом титуле вдовствующей императрицы. Боясь, что о ней совсем позабудут, она нерешительно спросила о своем нынешнем положении у советников, как раз собравшихся в опочивальне теперь уже почившей Цыси, переодеванием которой она в это время занималась. Ни один из этих советников не удостоил ее внимания, как будто не услышал ее слов, притворяясь глухим. Императрица Лунъюй обрадовалась, когда все-таки узнала о своем новом положении при дворе. Она даже не осмеливалась рассчитывать на него. Вразрез с тем непреложным фактом, что именно Цыси выбрала ее императрицей и что Лунъюй все эти годы сопровождала вдовствующую императрицу, Цыси редко с ней заговаривала и никогда не интересовалась ее мнением. И все равно последним своим политическим действием Цыси возложила бремя решения судьбы империи на узкие и сутулые плечи Лунъюй.