Императрицы

Взгляд государыни останавливается на белом с голубыми отворотами адмиральском кафтане.

— Адмирал Талызин, пожалуй-ка сюда. Кто у нас сейчас в Кронштадте?..

— Генерал Нуммерс.

— Ну, так вот… Взяв вельбот, пойдешь на веслах в Кронштадт. Скажешь оному Нуммерсу: никого от бывшего императора не принимать… Самого бывшего императора в Кронштадт не допускать, а, буде, пожалует — арестовать. На запад, мористее, сторожевые суда поставить с войсками, дабы никто с моря от Риги и Ревеля сюда не мог прийти. Еще пошли сказать контр-адмиралу Милославскому отправиться на яхты и галеры, что супротив Петергофа оякорены, — команды тех яхт и галер к присяге мне привесть и, приведя, следовать с оными судами ближе к Петербургу. Буде на тех судах окажется кто присланный из Петергофа, хотя и сам бывший император, — оных людей арестовать и привести сюда за крепким караулом, наблюдая за ними, чтобы по арестовании никакого вреда сами себе учинить не могли. Понял?..

— Ваше Величество…

Екатерина Алексеевна смотрит на Талызина и, кажется, сами мысли его без слов читает. Она берет перо и крупным, ясным почерком пишет на обрывке плотной сероватой бумаги:

«Господин адмирал Талызин от нас уполномочен в Кронштадт, и что он прикажет, то исполнять. Июня 28-го дня 1762-го года.

Екатерина»…

— Теперь понял?

Талызин молча берет бумагу, низко кланяется и уходит. Императрице кажется: по диагоналям шашек шахматной доски неслышно заскользила ладья, сейчас послышится вкрадчивый шепот: «Шах королю…»

— Попросите ко мне донского атамана Степана Даниловича Ефремова.

По залам закричали: донского атамана к государыне… Генерала Ефремова к Ее Величеству…

В длинном кафтане, с кривой саблей на боку, через расступившихся офицеров к государыне подходит Ефремов. Он молод, красив и статен. На его бледном, круглом, полном лице резко очерчены молодые мягкие усы. Он наклоняется к руке императрицы и целует руку. Государыню непривычно щекочут усы атамана, и она поднимает голову и пронзительно смотрит в большие, слегка навыкате глаза донского атамана.

— Степан Данилович, — тихо говорит она, — как повелел казакам?..

— Быть с тобою, всемилостивейшая государыня. Навеки и нерушимо.

— Где оставил полки?

— Три тысячи станичников стоят по Нарвскому тракту. Вчера, согласно приказу, выступили в датский поход… Как прослышал о тебе — остановил под пулковскою горою.

— К присяге привел?..

— Им незачем присягать. Смута одна… Как повелю — так и будет.

— Повели, атаман, сушею наблюдать, дабы никто не мог подойти к Петербургу. Легкие партии пошли к Ораниенбауму для розыска о бывшем императоре. Сам со старшинами будешь при мне, стремя к стремени.

— Слушаю, государыня.

Атаман целует руку государыни.

— С Богом, атаман!

— Спаси Христос, государыня… В час добрый!..

Вот и конь поскакал косыми скачками по шахматной доске, еще — шах королю!.. Когда же мат?.. Надо ей самой — королеве — двинуться и сразу припереть его и по диагонали и по прямой… Тогда будет — шах и мат… Выиграна партия.

Она встает — отдать последние распоряжения о своем движении, но из Ораниенбаума, от бывшего императора — гонцы…

XX

Канцлер Михаил Илларионович Воронцов, князь Трубецкой и граф Шувалов прибыли от государя. Екатерине Алексеевне шепчут, что Трубецкому и Шувалову приказано удержать гвардию в повиновении и в случае нужды убить государыню…

С грустной улыбкой императрица выслушивает доклад. Очень все это похоже на ее супруга и особенно на Елизавету Романовну, но… поздно!

Она приказывает пригласить к себе Воронцова. Друг и советник покойной императрицы — он всегда был искренним другом Екатерины Алексеевны. Не мог он измениться. Он входит усталый от быстрой езды, запыленный и очень взволнованный. Он едва владеет собою. Чувство долга борется в нем с каким-то другим чувством, определить которое он еще не может.

— Ваше Величество, — он задыхается и не сразу может продолжать. Государыня с милостивой улыбкой ждет, когда он оправится. Воронцов весь еще в ораниенбаумско-петергофских впечатлениях легкомыслия и самонадеянности. Он не понимает, что произошло за этот день, он не догадывается, что все уже кончено. Так все это кажется ему невероятным и чудовищным. Эта маленькая милая женщина не могла замыслить и исполнить то, что некогда замыслила и так прекрасно выполнила его кумир Елизавета Петровна.

— Ваше Величество, вы никогда сего не совершите. Вы обязаны верностью государю императору, как его супруга, как императрица… как мать Великого князя!.. Ваше Величество, вы присягали!.. Вы, вероятно, не отдаете себе отчета в том, что вы делаете?.. Оные поступки — преступление…

— Молчите, — с силою говорит Екатерина Алексеевна. — Преступление так говорить со своею государыней!

Она берет за руку Воронцова и ведет его к окну.

— Смотри, Михаил Илларионович, и запомни… Не я!.. Не я!.. Не в чем упрекать меня!.. Я только повинуюсь воле народа!