Императрицы

На мгновение заботная мысль набежала на лицо государя и остановилась на нем. Да, были какие-то «эхи»… Третьего дня на маскараде что-то говорили о заговоре против него, в котором была замешана императрица. Но сейчас же детское легкомыслие взяло верх над заботами и тревогами. Как человек самонадеянный и самовлюбленный, Петр Федорович считал себя гораздо умнее своей жены. Он смотрел на нее, как на девочку-«философа», неспособную на заговор. «Дура» с ее книжками, дневниками, перепиской с французскими писателями!.. Она живет чужим умом и все играет с ним, как, бывало, играла в жмурки и серсо. Вот и опять что-нибудь надумала, чтобы подурачиться над ним. Ну да посмотрим.

— Судари… Ее Величество не изволила нас встретить… Идемте к ней сами, захватим ее врасплох. Накажем неаккуратность ее.

Он не видел тревоги и забот на лицах придворных. Весело помахивая тросточкой, он пошел впереди всех через галерею. Внизу в большом бассейне между золоченых статуй и медных зеленых лягушек звенели и шумели многочисленные фонтаны. Водяная пыль радугами играла. Аллея молодых елок манила к морю. Все улыбалось, все было приветно и радостно в этот июньский, солнечный день. По мраморной лестнице вдоль фонтанов спустились в нижний сад. По широкому деревянному мосту перешли канал и направились по длинной тенистой аллее к Монплезиру. Государь то и дело останавливался, прислушивался к тому, что говорили сзади него, и шутил с придворными. Казалось, он совсем позабыл об императрице.

Барятинский, нагибаясь к юной Голштинской принцессе, «ферлакурничал» с нею.

— Si vous étiez un morceau de musique, que seriez vous?[30]

Государь остановился, его лицо покрылось сетью мелких морщин.

— А?.. Что?.. — Он поднял за подбородок принцессино смущенное лицо. Та покраснела до слез и молчала… Лев Нарышкин пришел ей на помощь.

— La sonate: «аu clair de lune»[31], — подсказал он. Гудович добавил:

— «L’après midi d’un faune»[32].

— Что, милая, — сказал государь, — забили, затуркали тебя. Ты их не слушай.

Молодой Барятинский не унимался:

— Et si vous étiez une fleur? Quelle fleur seriez vous?[33]

— Une fleur, — робко переспросила принцесса. — Une fleur?[34]

— Un chardon[35], — выпалил государь, визгливо рассмеялся и пошел дальше.

У стеклянных в мелком старинном петровском переплете дверей Монплезирского дворца совсем «не в параде» толпилась дворцовая прислуга: лакеи, повар, горничные, кучера.

— Очень все сие странно, — сказал государь и почти бегом пошел к ним. Свита едва поспевала за ним.

— Где Ее Величество?..

Прислуга попятилась назад, и старый повар, шамкая беззубым ртом, ответил за всех:

— Ее Величество ранним утром изволили уехать.

— Что ты, братец, мелешь… Как?.. Куда уехать?..

— Больше некуда, как в Питербурх.

Люди стояли без шапок, растерянные, смущенные, и государь строго посмотрел на них, но он все еще был далек от мысли, что его жена могла быть способна на что-нибудь серьезное, все еще казалось ему, что это шутки, игра, забавное приключение, которое готовится ему, чтобы все потом разрешилось смехом и дурачеством.

— Вздор!.. Все вздор!.. Арабские сказки какие-то!..

Государь распахнул зазвеневшую стеклами дверь и пошел по маленьким и низким залам и комнатам дворца. За ним, в отдалении, робко и смущенно шла его свита. В ней уже шептались, в ней уже подозревали недоброе и боялись и взвешивали, что делать и как поступить, если?.. Точно нежилой был дворец. В столовой стол не был накрыт скатертью и казался печальным. В антикамере спальни государыни на кресле горбом лежала приготовленная парадная серебристо-серая пышная «роба». На туалетном столике у выдвижного зеркала были разбросаны коробки с пудрою и мушками, флаконы с духами и шпильки. Сладко пахло духами, и запах этот вызывал больше всего воспоминания о ней. Занавеси на окнах были спущены, в спальне стоял утренний полумрак, неприбранная постель, казалось, хранила тепло ее тела.

— Мис-стификация какая-то!..

Государь заглянул под низкую кровать, точно может там прятаться от него государыня! Открыл двери уборной. Нигде, никого.

— Где Шаргородская?..

Никто не ответил. Свита толпилась у дверей спальни, не смея туда войти. Старый Миних стоял впереди всех. Его лицо было серьезно и угрюмо. Он-то знал, как исполняются заговоры. Князь Трубецкой, стараясь быть спокойным, сказал:

— Ваше Величество, возможно… Павел Петрович внезапно захворать изволил?

— Вздор… Вздор, — фыркнул государь. — Не такая она мать!.. Меня… слышишь — меня раньше ее уведомили бы… Панин знает.

Среди придворных шорохом пронесся шепот. Воронцов предложил:

— Ваше Величество, прикажите князю Трубецкому, графу Шувалову и мне скакать в Петербург. Мы доподлинно узнаем, что там такое случилось.

— Ты, братец, думаешь?.. Что ты, братец, говоришь такое, в толк не возьму.

— Вам ведомо, государь, как государыня меня слушает… Быть может?.. Безумные, какие мысли?.. Разные «эхи» последнее время были. Государыня была задумчива… Я усовещу ее… Верну к повиновению… Привезу сюда.