Императрицы

Листая доклады и донесения о всем этом, государыня вдруг останавливалась, смотрела мимо сидевшего против нее за особым столом докладчика, и тревожная, заботная мысль туманила ее глаза. На мгновение она как бы отсутствовала, из кабинета уносилась к другим большим, более значительным делам и заботам.

«Что в Ропше?»

— Ваше Величество, изволите что-нибудь возразить?..

— Нет, Никита Иванович, продолжай твой доклад, я слушаю…

В Ропше был тот, кто мог во мгновение ока разрушить всю ее работу… Уничтожить ее самое… Не он сам — о нем она имела ежедневные «цидули». Она знала из них, что он мало думал об утраченной Российской короне и о самой России… Он снова впал в то свое, как бы детское состояние, какое было так хорошо известно государыне. Как мальчик, освободившийся от скучного урока, он думал о своих игрушках. Он скучал без Воронцовой… Он был глубоко оскорблен, что его никуда не выпускают из его комнаты и что в той же комнате всегда находятся чины его караула. Это его стесняло. Он в то же время не гнушался играть в карты с этими самыми караульными офицерами и просил прислать ему денег на эту игру. Он просил, чтобы ему привезли из Ораниенбаума его мягкую постель и прислали арапа Нарцисса, моську и скрипку. Он много ел, пил, шумел, кричал и спорил с караульными. Казалось, он совсем не понимал своего положения. Сам он, конечно, теперь не был ей опасен, но пока был жив, самое имя его было страшно для государыни. Он был законный государь!.. Пускай отрекшийся — все равно, в глазах народа он оставался государем. Никакая ссылка, никакая тюрьма не могли освободить императрицу от угрозы его именем… Только смерть его освобождала навсегда для нее Российский престол.

Каждый день Петр Федорович посылал с нарочным свои бесхитростные и малограмотные письма государыне. В них он просил то одно, то другое. По утрам, во время доклада, императрица принимала эти письма от Никиты Ивановича Панина, читала их сама, иногда давала читать и Панину. Грустная улыбка стыла на ее прекрасном озабоченном лице… Все это было теперь таким ненужным, лишним, казалось детским и смешным.

«Je prie Vostre Majesté destre assuré surement de moy et davoir la bonté dordonner quon ote les bostres de la seconde chambre parce que la chambre ou je suis est si petite qua peine ji peut my remuer et comme elle sait que je me promene toujours dans la chambre ça me fera enfler les jambes, — писал Петр Федорович со своим своеобразным правописанием, — encore je Vous prie de dordonner point que les officiers restent dans la meme chambre comme jai des besoins c’est impossible pour moy au reste je prie Vostres Majesté de me traiter du moins comme le plus grand malfaiteur ne sachant pas de lavoir offensé jamais en me recommandant à sa pense magnanime je la prie de me laisser au plutot avec les personnes nomées en Alemagne. Dieux le lui repayera surement et suis Vostre tret humble valet Pierre.

P.S. Vostre Majestè peut estre sûr de moy que je ne penserai rien ni ferai rien qui puisse estre contre sa personne ou contre son regne»[42].

— Ваше Величество, что прикажете отвечать?..

— Ничего… Ответа не будет.

Это письмо пришло в первый ее и такой заботный день первого июля, а через день, третьего июля, новый гонец принес письмо, полное лютой тоски по Елизавете Романовне, вообще по какой-нибудь живой душе, которая посочувствовала ему, пожалела его, поняла его и перед которой Петр Федорович мог бы излить все то, что накопилось в его измученной грубостью тюремщиков душе. Он в нем писал: