Империя

На широкой площадке перед резиденцией губернатора были установлены деревянные козлы; к ним подвели туземца-правонарушителя и пристегнули его к этой конструкции с помощью двух перекрещивающихся ремней из пальмового волокна. Тут же стояли, скрестив на груди руки, одетые в белое плантаторы; с криками бегали вокруг дети; присутствовал и отряд полицейских-туземцев: им хотя и выдали военную форму, даже поясные ремни со штыками, но не нашли нужным обеспечить сапогами или ботинками, из-за чего белые господа никогда этих вояк всерьез не воспринимали… Один полицейский выступил вперед, сбросил мундир, обнажив иссиня-черный мускулистый торс, и принял от белого полицмейстера бамбуковую палку, которая, попав в его богатырские ручищи, сразу показалась тоненькой и безобидной. Плантаторы, усмехнувшись, зааплодировали, мальчишки заливисто свистнули, сунув в рот два пальца, и не успели Энгельхардт с Лютцовом отвернуться, как великан занес упругую палку и с невероятной силой ударил привязанного к козлам человека по оголенной спине.

Лютцов тронул за локоть друга, вздрогнувшего в момент удара, и через две-три минуты они поднялись на тенистую веранду губернаторского особняка, где находился и сам Халь: покачиваясь на широко расставленных ногах и сунув большие пальцы за ремень брюк, он издали наблюдал за экзекуцией. Пришедшие представились; губернатор с преувеличенной аффектацией схватил Энгельхардта сразу за обе руки. Он просит их пройти во внутренние помещения, сказал Халь, и видно было, что губернатор искренне рад гостям; в зале царила восхитительная прохлада: Энгельхардт насчитал под потолком восемь современных электрических вентиляторов.

На площади, объяснил губернатор, они видели осужденного вора; в подобных случаях суровые меры необходимы, хотя ему лично это не нравится: он предпочел бы управлять колонией не так, как это делают, скажем, его коллеги в германской Юго-Западной Африке или в германском Камеруне; нужно пытаться приучить туземцев к немецкой, нравственной системе правопорядка, которая является свободной, высокоморальной инстанцией, а не просто — как, например, во французских или нидерландских колониях (не говоря уже о бельгийских) — не просто прикрытием, маскирующим современную форму рабства, то бишь экономическую эксплуатацию, ориентированную на максимальную прибыль при минимальной человечности…

Во время этой речи, которую оба гостя слушали (время от времени кивая) с изумлением, поскольку не ожидали от губернатора таких почти что социалистических взглядов, стюард-китаец внес в комнату на серебряном подносе стаканы с фруктовым соком, а заплутавшая лазоревая колибри, не очень-то и привлеченная новым ароматом, залетела в гостиную, ловко обогнула жужжащие лопасти потолочных вентиляторов и несколько секунд спустя снова вылетела через открытое окно. Халь же быстро отметил в своем мысленном блокноте, что надо будет обязательно завести в картотеке новый раздел, посвященный проблематике парящего полета — и прежде всего вопросу, можно ли сконструировать летательный аппарат, который, подобно колибри, способен неподвижно зависать в пространстве; ведь эта яркая птичка (размышлял про себя Халь, одновременно продолжая беседовать с двумя кабаконскими чудаками) представляет собой, так сказать, неумышленно подаренный нам природой образец вечного двигателя: колибри расходует чудовищное количество энергии, потребляемой в форме сладкого фруктового сахара, чтобы, зависнув в парящем полете над чашечкой цветка, вкушать нектар, который только и дает этой птичке возможность питаться таким манером — зависая над цветком; значит, человек, если он хочет создать техническое устройство, способное зависать в воздухе, должен прежде всего обеспечить энергетическую подпитку, которая происходила бы словно сама собой (такого рода приватным изысканиям Халь часто предавался во внеслужебное время)…