Империя

Лютцов — чьи воспоминания о концертах в Немецком клубе (постыдных, как ему тогда казалось) померкли и не только подверглись лакировке в результате многомесячного пребывания на Кабаконе, но и вообще, по причине сбивающего с толку перемещения столицы в Рабаул, отошли теперь в область полного забвения — поворачивается к Королеве Эмме… и видит загорелое, приятное, доброжелательное лицо, на нем слегка приоткрытый рот, обнажающий два ряда безупречных зубов, которые, в свою очередь, разделены лишь отчасти видимым кончиком языка… Лютцов чувствует себя так, будто его ударило током. Изящными руками пианиста он обхватывает Эмму за талию, очень по-мужски притягивает к себе… и, поддавшись темно-багряному опьяняющему порыву, целует в губы…

И в то время как вдали от них, на Кабаконе, Энгельхардт под покровом сгущающейся тьмы начинает топором вырубать первую из четырехметровой глубины ям (потом другие такие же появятся и на берегу, и в чаще леса), предназначение которой известно ему одному и которую он, завершив сей вытягивающий все жилы труд, прикроет ветками и пальмовыми листьями, намереваясь, видимо, устроить подобные волчьи ямы по всему острову, — в это самое время Лютцов ведет Эмму на безлюдный морской берег, озаренный бледным сиянием только что взошедшей полной луны. Вот они уже опустились на песок, и теперь флюид их гибкой подвижности застопоривается, превращается в автоматические телодвижения, которые, если смотреть со стороны, напоминают ритмичное дерганье абсурдной человеко-машины: эти двое похожи на сцепившихся полуголых кукол, которые, лежа на земле, завершают спастический парный танец; луна освещает оба подпрыгивающих полушария — покрытые светлым пушком ягодицы Лютцова, — и время от времени до губернаторской резиденции доносится стон (хотя ветра, как будто, нет). А всего в нескольких морских милях к северу от места, где разыгрывается эта сцена, под той же полной луной, голый Энгельхардт бредет, прихрамывая и сжимая в руках топор, сквозь джунгли своего острова.

На следующий день Лютцов и Эмма решают не только вместе покинуть Рабаул, но и как можно скорее пожениться. Чемоданы спешно упакованы, на входной двери виллы Гунантамбу уже висит большой амбарный замок, и в то время как завсегдатаи Немецкого клуба (в первую очередь, конечно же, дамы) спонтанно собираются, в полном составе, на экстренное заседание (чтобы посмеяться над Королевой Эммой с ее ничтожным музыкантишкой и смешать их обоих с грязью), влюбленные, сопровождаемые толпой темнокожих, несущих их багаж, направляются к губернаторской резиденции, чтобы попросить губернатора Халя прямо там же, на месте, их обвенчать. Эмма одета в свое уже бывшее в употреблении, уже многие годы не белоснежное подвенечное платье.

Халь (никто и помыслить бы не мог, что он, вот уже более десяти лет, страдает от неразделенной любви к Эмме), разумеется, был наслышан об этой истории; в какие-то моменты ему казалось, будто реальность, и без того хрупкая, от него ускользает; именно такое ощущение возникает у него и сейчас, когда влюбленные, блаженно улыбаясь, стоят перед ним, и он (перед самым их появлением терзавшийся угрызениями совести из-за того, что дал другому человеку поручение — вероятно, все же подло-трусливое — устранить Энгельхардта) теперь вынужден мгновенно нацепить на лицо дипломатичную, чтобы не сказать фальшивую, улыбку, пожелать обоим всего наилучшего и, подмигнув Лютцову, осведомиться у него, хорошо ли он все обдумал. Лютцов, словно предчувствуя свое ближайшее будущее, в ответ многозначительно усмехается и декламирует нараспев: Но певец, опьянев и советам не внемля, к Оркусу, вспять, обращает свой взгляд…

Галстук для жениха отыскался быстро — Халь, засмеявшись, протягивает Лютцову один из своих: да-да, в таких вопросах губернатор щедр и не щепетилен, он ведь рад, что Лютцов вернулся в лоно цивилизации; а вот обвенчать их он, к сожалению, не сможет (извиняющее объяснение нашлось так же быстро, как был предложен галстук): дескать, пенсне куда-то запропастилось… поэтому молодым людям (Эмме уже за пятьдесят) придется обойтись без него; Слюттер, как капитан, тоже имеет право их обвенчать, так что пусть они отправляются к причалу, сам же он незамедлительно присоединится к ним, выпьет за их счастье бокал шампанского, а лучше — ха-ха! — два или три… Халь, уже неоднократно видевший, как Эмма выходит замуж, конечно, не выполняет обещания, а только издали наблюдает за этими двумя, которые, воркуя, направляются к «Джидде», — потом тяжелой походкой возвращается к себе в кабинет (там за стеклом, в рамке из красного дерева, висит репродукция вездесущего «Острова мертвых» Бёклина), с грохотом захлопывает дверь, садится за письменный стол, прячет свое губернаторское лицо в потемневшие от загара львиные длани… и плачет захлебываясь, навзрыд, сам этому крайне изумляясь.