— Да все это мой английский, наверное. Мне показалось, будто ты сказала, что он делает молоко. — Каролина оставила это без внимания. Плону следовало бы оставаться в Париже. Блэз и она лучше подходили этому Новому Свету энергичного и бездумного блеска и расточительства — абсолютного расточительства всего без разбора, а также и всех без разбора, подумала она, внезапно едва не потеряв сознание от этой ужасной мысли.
Глава восьмая
Четверо из исконных Пяти червей собрались в кабинете Генри Адамса. Хэй был счастлив. Хотя кабинет заливало бледное апрельское солнце, как всегда у Адамса ярко пылал камин и запах древесного дыма приятно смешивался с ароматом нарциссов и ландышей, которые всюду расставила несравненная служанка Мэгги. Четвертый из Червей, Кларенс Кинг, стоял спиной к огню, Адамс — справа от него с видом восторженной школьницы, слева любящая сестра Клара, а Кинг быстро и как всегда блистательно говорил и кашлял, смеялся над своим кашлем, и снова кашлял.
— У меня в легком пятнышко размером с долларовую монету — почему снова всякий раз доллар, спрашиваю я? Но уж лучше монета, чем целая купюра, зеленая спинка. Я думал, что солнце меня излечит, как излечивало всегда, но Флорида меня подвела, как подвела многих до меня, в том числе и тебя, Джон. Разве ты не хотел баллотироваться от Флориды в конгресс в шестьдесят четвертом году?
— Да, ты прав, именно оттуда, — сказал Хэй. — Я люблю притворяться, будто то была идея президента Линкольна — провести в конгресс побольше друзей. Но саквояж, который я взял с собой во Флориду[116]
, был мой собственный… — А потом, — закончил Хэй уже про себя, — когда я уже собрался подать в отставку с должности секретаря президента, его убили. — Хэй снова подумал, как странно, что он, еженощно видя сны, никогда не встречался в них со Старцем.Хотя Кларенс Кинг умирал, он был полон решимости ни на минуту не ослаблять усилий ума и энергии. Он был бородат, как Хэй и Адамс: вся троица отрастила бороды почти одновременно, начав с лихих юношеских усов, за которыми в зрелые годы последовали внушительные бороды.
Хэя поразила перемена, происшедшая в Кинге; он появился несколько дней назад, измученный и неухоженный. Уильям и Мэгги взяли его в свои руки, уложили в постель и кормили до отвала.
— Туберкулез творит чудеса с аппетитом, — сказал Кинг за первой едой. — Святым причастием назвал это застолье Червей Адамс, и Хэй заметил, что пятое место за столом было оставлено для пятого, никогда не упоминавшегося члена братства, Клоувер Адамс. Кинг, естественно, вспоминал что-то из того, что говорила когда-то Клоувер, но Адамса это не задевало; впрочем, Кинг и не мог причинить боль Адамсу, который называл своего друга величайшим человеком их поколения, вызывая в Хэе постыдную зависть; но ведь Генри Адамс всегда был влюблен — другого слова не подберешь — в геолога, натуралиста, философа, путешественника, создателя горнорудных компаний, человека Возрождения, который теперь, когда его жизнь подошла к концу, умудрился рухнуть в пропасть. Кинг разорился дотла в депрессию 1893 года и хотя снова отправился на исследование Юкона и других уголков мира, он превратился просто в блестящего геолога, состоящего на службе. Никогда уже не будет шахт Кинга, состояния Кинга, вдовы и детей Кинга, только воспоминания Червей о славном собрате, который мог ночь напролет говорить о происхождении жизни; они собирались все вместе отправиться в горы Сьерра-Невада, чтобы увидеть высоченный пик, названный его именем.