Империя Четырех Сторон

– «Светлый путь?» А что это такое? – перебил собеседника Вадим.

– «Сендеро луминосо» по-испански… На мой весьма субъективный взгляд, это смесь коммунизма и религии. О, некогда это была мощная организация, очень популярная в столице. А теперь ее остатки прячутся по лесам. Вы знаете, многие из последователей местной разновидности коммунизма верят в старые легенды?

– Какие, Сэмми?

– Ну, вот какие. Вы помните, что Франсиско Писарро приказал отделить голову от тела Великого Инки Атауальпы. Так вот, эти ребята множат россказни, что голова эта находится в сокровенном тайнике и – как бы это сказать? – отращивает себе новое тело. Что-то вроде этого. И однажды он появится, чтобы отомстить испанцам.

«Ничего особенного, – подумал Вадим. – Всем свойственно мечтать о герое, который однажды спасет всех отверженных».

А Сэм продолжал свой рассказ:

– Норман, будучи студентом, жаждал справедливости. Он хотел изменить мир к лучшему задолго до того, как об этом заявили пылесосы «Филипса». Он был страстным оратором, особенно на семинарах, и это быстро заметили «сендеристы». Именно таких, как он, и набирают в тайные сообщества. Ведь революционеры, как известно, делятся на дураков и подлецов. Разница только в том, что одни не ведают, что творят, а другие прекрасно ведают. Его втянули в организацию. Естественно, отнесли к первым. Но он быстро разобрался, кто есть кто, и не захотел быть ни тем, ни другим.

Такой социальный примитивизм в устах ученого слегка покоробил Вадима. Занимаясь бизнесом, Вадим усвоил, что мир нельзя рисовать только в двух красках. На деле их гораздо больше. А Сэм рассказывал дальше:

– Слишком умен оказался сеньор Норман для дела всеобщего равенства. Он возненавидел левые идеи. Говорили, что это произошло после теракта. Они что-то взорвали в Лиме… Якобы Норман был ни при чем… Но кто его знает, как там было… В любом случае, прививку от коммунизма он там получил.

– И при этом учился в Советском Союзе, – съехидничал Вадим.

– Ну, видимо, на деньги «сендеристов». Другим способом юный боливиец из небогатой семьи к вам попасть не мог, я так понимаю?

– У нас уже тогда многое менялось, – улыбнулся Вадим.

– Хорошо, что «сендеристы» этого не знали, – так же весело поддержал его профессор Уильямс.

Новая сторона жизни друга открывалась Вадиму, совершенно неизвестная. Открытие было сродни шоковой терапии. Белые пятна биографии стали расплываться темной тенью на карте их дружбы. Вадим усилием воли остановил этот процесс, иначе он потерял бы друга во второй раз.

«Он был «сендеристом», но потом увидел нечто такое, что заставило его возненавидеть мир, где счастье навязывают силой, – рассуждал Вадим. – Это многое объясняет. Ему очень нравился Киев, но он всегда насмехался над тем, как мы тогда жили и о чем мы мечтали».

И еще какая-то мысль мелькнула у Вадима юркой и хищной рыбой, оставив в сознании нечеткий, расползающийся след. Но в последний момент он успел поймать ее за хвост.

– Сэм, а можно взглянуть на письмена?

– Какие еще письмена?

– Эти ваши «велкам» и «бьенвенидо»…

– Над входом в заброшенный город?

– Да, я говорю о них.

Сэм и сам заинтересовался реакцией Вадима. Он мгновенно оказался у книжной полки. Этот парень ему нравился все больше. Уильямс перебирал фолианты:

– Сейчас, Бадди, попробую поискать рукопись… Так, здесь копии ронго-ронго – о, это очень интересно! Но они нам сегодня не понадобятся. Аристотель, Сенека, Апулей – это скучная античность с ее показушным гуманизмом. Где же у меня был «Манускрипт»? А, вот он!

В руках у Сэма оказалась довольно толстая папка из красного пластика, перетянутая резинками. Уильямс оттянул их, и резинки звонко хлопнули по тыльной стороне папки. Внутри оказались плотные исписанные витиеватым колониальным почерком листы бумаги, упрятанные в прозрачные файлы. Если бы не глянец, можно было бы подумать, что легендарный манускрипт хранится не в Национальном банке Бразилии, а в хижине у Сэма.

– Фотокопия, – словно угадав мысли Вадима, произнес тот. – Очень качественная, впрочем. Вы на это хотите посмотреть?