— Да. — Но Генри она сказала то, что он желал услышать. Сама же считала, что обсуждать нечего. Это будет что-то вроде: «Мы были под властью демона», «Мы спасались, чтобы не замерзнуть». Или самое болезненное: «Давай представим, что ничего не было». Может, Риз стала пессимисткой, но она видела их разговор именно таким.
Плевать. Ей сейчас лишь бы отдохнуть и вновь согреться — холод льдов и снегов вновь их окутывал.
В это время комната Генриха охватила Ральфа теплом Летарта, его летними днями, просачивающимися в открытое окно. В комнате Генри будто никого и не было все эти три дня — уборку не проводили, пыль с улицы ложилась на поверхности тумб, шкафов, стола.
Стол. Там что-то изменилось. Появилась детская игрушка! Деревянная лошадка, сделанная совершенно неумелой рукой, да и выкрашенная явно детской. Но она была старой, разбухшей от многолетней сырости, в трещинах, а хвост держался на честном слове. Краска тоже посерела, в каких-то местах облупилась.
Игрушка, принадлежавшая Генриху, выстроганная его отцом.
Портал закрылся сразу, как только Риз и Генрих оказались в комнате. Он не хотел растрачивать силы понапрасну, поэтому проверил все вокруг лишь своим чутьем магии. Казалось, все спокойно. Первым делом Генри прошел к шкафу и переоделся, абсолютно не обращая внимания, что Риз все ещё была здесь. Сегодня он собирался выйти к людям как король, так что и выглядел соответственно. Черный камзол, расшитый золотой нитью, выгодно выделял его медные волосы. Немного жарковато для летнего сезона в Летарте, но после пронизывающего холода гор было самое то. Не хватало только короны на голове. И пусть это была серийская корона, сегодня он заберёт ещё и Летарта.
Сверившись с часами, что до казней на дворцовой площади, которые проходили ежедневно, было ещё время, Генри прошел за стол, чтобы потратить его на обдумывание своих действий.
— Ну так кто? Кто из нас тебе понравился больше? — никак не мог угомониться Ральф. Он запрыгнул на кровать, поднимая небольшое облачко пыли в солнечном луче, и с озорной улыбкой смотрел на Риз. Хоть и получил свое, отставать все равно не собирался.
— Это же… — пробормотал Генрих, тучей нависая над столом.
У него не было игрушек с раннего детства, но он смутно помнил, как ещё совсем маленьким клянчил у отца лошадь. Думал, что с ней станет рыцарем, который сможет защитить маму от болезней, и отец сделал ему деревянную. Сам. «Мама…» — тогда она ещё была жива, а Вильгельм был любящим отцом. Зачем он оставил ее здесь? Старой игрушки недостаточно, чтобы извиниться за жизнь в страхе и нелюбви! Если он хранил ее все эти годы вместе с тёплыми чувствами к сыну, то почему все время пытался избавиться от него?!
— Не прощу… Я никогда не прощу тебя! — рявкнул он, швыряя игрушку в стену, и, оперевшись обеими руками на стол, опустил низко голову и часто задышал, будто ему не хватало кислорода в лёгких. При каждом вздохе он издавал хрип, а в груди вдруг стало так больно.
— Ты всерьез считаешь, что?.. — оскалилась на Ральфа Риз. Хоть на кого-то она могла выплеснуть гнев за его же проделки, пусть словесный — сил просто не было, как вдруг заговорил Генрих.
Она обернулась на него и увидела состояние, в котором он был. В каком она его никогда не наблюдала! И это пугало. Сначала подумала, что он обращался к ней, но позже, благодаря звуку упавшей вещи, увидела игрушку и осознала, что это было обращение к отцу. Она испугалась еще больше. Испугалась за его состояние. Но имела ли она право подойти к нему? Имела ли право положить руку на его плечо и сказать что-то?
Она не имела на это никаких прав. Не тот, кто был мертв три года и три года не делал этого, когда Генрих оплакивал, скорбел, думал и сходил с ума. Не тот, кто наблюдал за ним из тени и не прикоснулся тогда, когда это действительно было нужно. Не тот, кто был мёртв.
Риз отвернулась от Генри и застегнула штаны, которые успела на себя натянуть. Она сделала шаг к тени, морщась от боли и неудобства. Всю ночь… Два мужчины… Одновременно… Спустя три года, неподготовленный организм мстил за это болью.
Но она стерпела. Шаг еще и еще… И вот она уже подошла к тени, которую откидывал шкаф от утреннего палящего солнца, но дыхание Генриха так терзало её ухо. Как и его вид, когда она обернулась, терзал сердце.
И вот через каких-то полминуты женская рука всё-таки коснулась Генриха.
— Ты и не должен прощать, — прошептала Риз. — Но пора покончить с ним, перечеркнуть прошлое и двигаться в будущее.
«Оттолкнет, — решила Риз, — значит, это всё». Это будет справедливо, и она вновь вернется в гроб для него. Но уйти без этого просто не смогла.
Все ещё не в состоянии справиться с дыханием, Генрих упал на стул, повернулся к Риз и уткнулся в ее тело, крепко обнимая. Ему этого не хватало всю жизнь — просто чтобы кто-то был рядом и поддерживал. У него были друзья, которые горы свернут ради него, была жена, которая уважала и чтила его. Но вот так, по-матерински ласково просто прикоснуться, постоять рядом, пока он не справится со своими проблемами, никто не мог. Возможно, он и не подпускал никого так близко.