Империя должна умереть

Однако императора гораздо больше тревожит не это, а то, что он не может попасть в Царское Село к своей семье. «Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства всё время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!» — пишет он в дневнике.

Вечер 1 марта становится переломным не только для Петрограда, но и для императора с его окружением. До этого момента они были уверены, что у них есть в запасе крайняя мера — потопить революцию в крови. То, что солдаты откажутся стрелять по восставшим, никому не приходило в голову.

Либералы против социалистов

Председатель Думы действительно не может никуда приехать. Сейчас он чувствует себя еще менее уверенно, чем все предыдущие годы, когда каждый день он ждал, что царь распустит парламент. В момент, когда 27 февраля Керенский у него на глазах арестовал председателя Госсовета Ивана Щегловитова, Родзянко понимает, как шатко его собственное положение. Для адвоката Керенского бывший министр юстиции Щегловитов — личный враг, а для гофмейстера двора Родзянко — свой. Все происходящее в Петрограде для Родзянко, как и для многих других членов Государственной думы, кошмар и хаос. Они боятся толпы, которая сейчас громит чей-то особняк, а завтра может пойти к ним.

Символ этой угрозы, которую таит в себе революционный Петроград, — Петросовет. Этот никем не выбранный орган, заседающий в Таврическом дворце и привлекающий революционеров на свою сторону, представляется депутатам Думы просто бандой опасных самозванцев.

Чувства депутатов Думы к Петросовету совершенно взаимны. Вошедшие в него несистемные оппозиционеры считают, что царская Дума, выбираемая по куриям и квотам, — насмешка над демократией, марионеточная попытка имитировать парламент. По их мнению, в Думе никогда не было настоящих народных представителей, ведь чтобы быть избирателем, необходимо иметь собственность и пройти имущественный ценз. Это значит, что большая часть жителей восставшего Петрограда (солдаты, студенты, рабочие) может буквально сказать Думе: «Мы вас не выбирали».

Именно поэтому 1 марта члены Петросовета принимают решение не пускать Родзянко на встречу с царем, чтобы он не сговорился с Николаем II и не предал революцию. «Сегодня утром я должен был ехать в Ставку для свидания с государем императором, доложить его величеству, что, может быть, единственный исход — отречение, — жалуется Родзянко депутату Шульгину. — Но эти мерзавцы… заявили, что одного меня не пустят и что должен ехать со мной Чхеидзе и еще какие-то… Ну, слуга покорный — я с ними к государю не поеду… Чхеидзе должен был сопровождать батальон "революционных солдат". Что они там учинили бы?»

Шульгин вспоминает, как одно из выступлений Родзянко перед толпой в Таврическом дворце вдруг перебивают: «Вот председатель Государственной думы все требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасли… У господина Родзянко есть что спасать… не малый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губернии, да какой земли!.. Родзянкам и другим помещикам Государственной думы есть что спасать… Эти свои владения, княжеские, графские и баронские… они и называют русской землей… Ее и предлагают вам спасать, товарищи…»

У Родзянко сдают нервы: «Мерзавцы! Мы жизнь сыновей отдаем своих, а это хамье думает, что земли пожалеем. Да будет она проклята, эта земля, на что она мне, если России не будет? Сволочь подлая. Хоть рубашку снимите, но Россию спасите».

Следующая группа революционных матросов прямо в лицо говорит Родзянко, что его «как "буржуа" нужно немедленно расстрелять». Если еще вчера столицей владел ужас перед приходом царских войск, то теперь главное чувство — это взаимная ненависть между элитой и бедной частью общества.

Зинаида Гиппиус пишет, что ее дом за дни революции стал «штаб-квартирой для знакомых и полузнакомых (иногда вовсе незнакомых) людей, плетущихся пешком в Думу» — они с Мережковским и Философовым всех обогревают, поят чаем, кормят. Еще утром 1 марта она была оптимистична — но к вечеру это проходит. В гости (погреться) из Думы приходит писатель Разумник Иванов, который с «полным ужасом и отвращением» рассказывает, что Петросовет — это «пугачевщина».

Впрочем, многие так же искренне ненавидят Родзянко. «Этого сукина сына я бы задушил своими руками, дворянское отродье! Камергер! Царский лакей, возжелавший сесть на престол своего барина! — пишет крестьянский поэт Николай Клюев. — Он так же будет душить крестьян, как душил его барин… Тяжела шапка Мономаха, но еще тяжелее упустить эту шапку».