Империя и воля. Догнать самих себя

Аверьянов: Этот тон доминирует сегодня. Среди нашей молодежи он доминирует. Это не случайное явление, потому что человек всегда ищет, на что ему опереться в прошлом. И когда 9 мая в 2001 или в 2002 году возникли эти массовые настроения торжества, это означало, что после ельцинских времен возникший тогда вакуум просто нельзя было не заполнить. И он начал заполняться, как бы мы ни относились к Владимиру Путину. Мы в клубе Изборском к нему относимся по-разному, и очень критично относятся многие. И особенно важно в отношении молодежи, если бы этот вакуум сохранялся и в 2000-е годы, целые поколения людей провалились бы в него. Провалились просто как личности, потеряли бы личностную ориентацию. И вот 9 мая было первой точкой опоры, на которую могло опереться сознании молодого человека.

Е. Волгина: Насколько крепко оно опирается на эту точку? Ведь заканчивается праздник, все разбегаются, и это единение остается разве?

Аверьянов: Вы задаете очень серьезный философский вопрос. Я с вашего позволения на него так и отвечу, ведь я философ. Вообще, для нас, для русских, не знаю, как для других народов, характерно такое определенное состояние: когда у нас долго нет большой беды, какой-то большой войны, какой-то катастрофы, которая нас сплачивает, мы постепенно уходим в какую-то энтропию, в какое-то расслабление. И напротив, когда рядом с нами происходит беда, она нас обжигает и мы становимся религиознее, мы становимся более чуткими к жизни. 9 мая и память о великой войне — это напоминание о таком огненном опыте. Другое дело, что это не личный опыт, пережитый большинством, скажем, молодого поколения. Хотя у нас есть тоже ветераны чеченской кампании, например, которые могут поделиться подобным опытом.

Е. Волгина: Получается, только трагедия реально может нас сплотить?

Аверьянов: К сожалению, отвечая на ваш вопрос, насколько это единение прочно, оно будет прочно только тогда, когда нас что-то сплотит, какая-то серьезная угроза. Это не обязательно война…

Е. Волгина: Видим ли мы примеры единения в том же самом Крымске, каких-то лесных пожаров…

Аверьянов: Конечно.

Е. Волгина: Получается, что реально людей может сплотить только действительно какая-то серьезная трагедия. Мы дружим против кого-то. Против агрессоров дружим мы, сплачиваемся, против стихийного бедствия. А когда все это нивелируется, когда опасность исчезает, мы сами становимся как отдельные атомы?

Аверьянов: Во-первых, мы атомизируемся, хотя есть и «дружба» атомизированных индивидов, когда соседи по даче могут поддерживать друг с другом отношения ради того, чтобы было комфортно. Я не глашатай каких-то бед, не кликуша. Я просто констатирую факт, что у нас исторически так получалось: через катаклизмы мы очищались и приближались к самим себе, к своей сущности. Вот, обратите внимание, даже если посмотреть на ту великую войну, Великую Отечественную, — как сильно изменился народ за 4 года. Как изменились мужчины. Они превратились в стойких, способных вынести все, настоящих героев, людей, которые полностью владеют собой и способны жертвовать собой. Это своего рода русское чудо. Я все-таки, полагаю, что не для всех народов это характерно. Но для нас характерно.

Вопрос слушателя: Вам не кажется, что эта каша направлений ни к чему хорошему не приведет? Потому, что опираться можно только на новые идеи, коммунистические идеи, еще какие-нибудь идеи, чтобы построить новую страну. А тащить в будущее прошлое, ну может мы еще крепостное право притащим или графов возродим?