Империя камня и веры

Практически все здания в городе погружались во тьму, готовясь до конца отойти ко сну, как и велело Министерство Контроля Сна, неустанно следившее за тем, чтобы верные подданные Рейха ложились спать во время. Продолжать работу ночью имели право только здания принадлежащие определённым Департаментом Власти, таким как Имперор Магистратос, Трибунал Рейха, Империал Экклесиас и несколько военных подразделений.

Но только одно единственное здание, ставшее оплотом студенческого вольнодумия и оппозиционной пылкости, буквально ожило. В нём кипела и роилась самая настоящая политическая жизнь. Все были в сладком предвкушении прихода нового порядка, что свергнет тьму тирании.

После обращения революционного гегемона души ребят буквально взорвались ярким пламенем эмоций. Одно единственное послание Лорд–Магистрариуса всей миланской оппозиции было не просто пламенным или обыденно призывающим. Оно заставило ещё сильнее зажечься сердца ребят, позволив им пламенеть ещё ярче и сильнее. Он говорил о скорой и необратимой смене власти, о том, что буквально уже на завтрашний день восторжествует свобода, и чёрные флаги тоталитарного Рейха сменятся на красивые и манящие стяги свободы. Глава Имперор Магистратос яростно, чуть ли не брызжа слюной изо рта, обещал миланцам уже завтра освобождение их города, говоря, что Милан станет одним из первых городов, скинувших ярмо рабства. Он своими пламенными словами настолько вдохновил всех, что все были готовы хоть сейчас, бегом штурмовать дворец Канцлера.

И никого, кроме Габриеля, не смутило, что все действия произойдут далеко в Риме. Что освобождение их родного и любимого города произойдёт за несколько километров от самого Милана. Все были настолько ослеплены этой яркой вспышкой эмоций, будто провалившись в объятия предреволюционной эйфории, что никто, кроме Габриеля, не заметил взгляда Лорд–Магистрариуса. Парень в нём увидел некий мрак и печаль. Его взгляд был окутан некой тенью и сомнением, что легла и на душу гегемона революции, а слова были наполнены еле уловимым презрением. Всё это было странно. Будто он не верит собственным словам, а сладкий и пламенный голос был буквально выдавлен лишь для того чтобы заманить их в Рим.

После обращения ко всем обратился не Алехандро, который пребывал в экстазе и буквально расплылся в руках эйфории, а более сдержанный и спокойный Мицелий, один из немногих сумевший сохранить самообладание.

Мицелий также, помпезно и не умаляя пламени в своих словах, всех поздравил с наступающей революцией. Он всех поздравил с наступлением нового порядка, когда никого за идею или даже за простые размышления не станут преследовать.

И все уже стали предвкушать в своих мечтах и фантазиях тот новый мир, когда они смогут свободно выражать свои мысли. Когда ребята смогут стать теми, кем и хотели, дабы Рейх за них этого более не определял.

И когда все стали приходить в более приемлемое состояние, чтобы хоть какую–то информацию принимать, тогда Мицелий сказал, чтобы они стали быстро собираться и готовиться к отъезду в Рим, чтобы принять участие в «Марше Солидарности», как сказал Лорд–Магистрариус.

Как всем обещал гегемон революции, это было мирное шествие, где пройдут все недовольные властью в Рейхе и лично сам Лорд–Магистрариус вручит Канцлеру хартию «Прошение от свободных», где его все попросят мирно уйти со своего поста и признать новое временное правительство, ставшее первым камешком в фундаменте построения нового мира. Мицелий сообщил, что за ними, к этому зданию подъедут специальные автомобили, посланные самим Лорд–Магистрариусом.

По окончании своей страстной речи Мицелий тут же призвал всех присутствующих готовиться к отъезду, воззвав к их накопившемуся революционному запалу.

И те, кто сегодня пришёл на всеобщее собрание, дабы разрешить судьбу своей Партии, расположились в одном огромном зале и с немыслимым биением сердца, неистовым волнением и страстным предвкушением дня завтрашнего, стали готовиться к тому, что раз и навсегда решит участь страны.

Все начали собираться, для того, чтобы принять участие в этом марше, что станет их кличем к свободе, как все и предполагали, но среди всех собравшихся ребят было столько идейных движений, и никто от них не хотел отступать, желая показать его значимость уже на «марше солидарности». Но среди них было два больших объедения, что готовы были рвать друг друга буквально части, во имя добра и справедливости конечно. И ребята буквально разделились на две большие группы, и каждый стал собираться по–своему, соответственной той идеологии, что он поддерживал.

Габриель же спокойно стоял на сцене и с заворожением смотрел на копошение своих знакомых и друзей, что стали подобны роящимся муравьям, лишённым разума и служащим единственной цели и объединённых единым разумом. Он не собирался никого активно поддерживать, ибо не видел в этом смысла. Парень просто стоял и смотрел за всеми, постепенно вдыхая всё новые запахи клея, пыли, краски и нафталина, что постепенно заполняли помещение, становившиеся невыносимыми.