Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

Большевики также употребляли термин «народность», хотя и реже этнографов. Этнографы иногда называли народностью простонародье (например, русское крестьянство), а иногда – народ в общем смысле, в то время как для большевиков этот термин обычно связывался с «отсталостью». В языке Ленина слово «народность» обычно обозначало менее развитый народ, лишенный национального самосознания, – народ на докапиталистической или раннекапиталистической стадии исторического развития, еще не сформировавший «буржуазно-демократического националистического движения»[122]. Ленин часто называл этим термином инородцев, например описывая «русификацию нерусских народностей». В начале Первой мировой войны, развивая свое положение о связях между империализмом и национализмом, он применял этот термин к «угнетенным народностям» европейских колоний[123].

Употребление Лениным терминов «народность» и «национальность» было далеко не систематичным, но до некоторой степени отражало идеи Виссариона Белинского, радикального социального мыслителя и литературного критика. В 1840‐х годах в своей прославленной статье о русской истории Белинский утверждал, что народность и национальность представляют два разных уровня национального развития. Белинский объяснял: народность – отражение «народной жизни»; «народ» имеет общий язык и культуру, но лишен определенного национального самосознания. Напротив, национальность присуща развитой культурной нации, чьи представители обладают национальным самосознанием, а также национальным языком и культурой[124]. Как и Николай Надеждин, Белинский в своем определении народности испытал влияние немецкого романтизма начала XIX века. Но он не разделял надеждинского восхищения народностью, а, наоборот, ставил национальную культуру выше народной, доказывая, что первая (основанная на последней) имеет смысл для «просвещенного человечества» в целом[125].

Имперские этнографы разделяли с большевиками тот взгляд, что человечество эволюционирует в порядке прохождения стадий исторического развития. Кроме того, видные представители обеих групп считали экономические структуры и отношения детерминантами культурных и социальных форм и движущей силой изменений. Эта общность идей не была случайной. Некоторые из антропологических теорий, сформировавших русскую этнографию в конце XIX века, вдохновляли также Маркса и Энгельса. Маркс с большим интересом читал Льюиса Генри Моргана с его идеями периодизации «прогресса в истории человечества», и русские этнографы тоже обсуждали эти идеи. Культурно-эволюционистские теории Эдварда Б. Тайлора – особенно его положение, что все народы независимо от расы проходят одни и те же стадии «дикости, варварства и цивилизации», – повлияли и на работу Энгельса по истории культуры, и на идеи русских этнографов о стадиях культурного развития (Тайлор в 1880‐х годах жил в Петербурге и сотрудничал с членами Отделения этнографии)[126].

Но у этнографов и большевиков были разные представления об эволюционном развитии, и они описывали эволюционизм в разных терминах. Штернберг и другие последователи культурно-эволюционистской школы пытались картографировать народности империи соответственно месту каждой из них на «всемирной лестнице культуры». Этнографы спорили о том, какие народы считать народностями (объединенные языком, культурой, религией или физическим типом или только обладающие национальным самосознанием), и пытались понять процесс сплочения племен в народности. Ленин и другие большевистские теоретики, напротив, утверждали, что разные типы этноисторических групп соответствуют разным стадиям социально-экономической организации, перечисленным Марксом и Энгельсом, – первобытному коммунизму, феодализму, капитализму, социализму и коммунизму. Ленин писал о родах и племенах «феодальной эпохи», о возникновении и развитии народностей, национальностей и наций в условиях капитализма. (Но только в 1920‐х и 1930‐х годах эти термины стали систематически связываться с конкретными стадиями развития в марксистской теории.) Этнографы опирались на работы британских и американских культурных эволюционистов, чтобы понять связь между «современными» культурами и их «первобытными» предшественницами, и изучали то, что марксистские мыслители считали частью надстройки, – культуру, структуры родства и язык. Большевики же больше всего интересовались социально-экономическими условиями, порождающими различные типы национальных движений. Ленин считал, что национальные движения могут быть прогрессивными силами перемен на позднефеодальной и раннекапиталистической стадиях развития общества, но становятся реакционными на позднекапиталистической и социалистической стадиях.