Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

В 1915 году, с началом дискуссий о КЕПС, Анучин предложил организовать параллельно ей вторую правительственную комиссию – по исследованию «населения», самой «мощной производительной силы» России. Анучин отмечал: «У нас нет ничего подобного американскому Bureau of Ethnology или английским организациям для изучения народов Индии»[138]. Некоторые европейские правительства, опираясь на свой колониальный опыт и отвечая на запросы войны, организовали у себя в метрополиях новые учреждения по изучению населения как экономического ресурса. Анучин хотел последовать их примеру. Академия наук обсудила его предложение, но отвергла как неосуществимое[139].

Всего шестью годами раньше Анучин возражал против предложения Штернберга организовать центральное государственное этнографическое бюро. Теперь же он утверждал, что бюро такого типа крайне необходимо. Чем объяснить перемену его точки зрения? Конечно, между 1909 и 1915 годами многое изменилось. Во время Первой мировой войны ученые в исследовательских институтах и университетах Москвы и Санкт-Петербурга (переименованного в 1914 году в Петроград) имели гораздо меньше возможностей для независимых исследований. Антропологи и этнографы были призваны на службу в военные госпитали и другие учреждения. Научные бюджеты были урезаны, а поездки ограничены. Действительно, между 1914 и 1916 годами этнографические исследования ИРГО практически прекратились[140]. Анучин понял, что поддержка любых исследований, не обслуживающих непосредственно военные нужды, будет ограниченной[141].

Этнографы были мотивированы не только профессиональными соображениями, но и стремлением защитить «государственные интересы» России[142]. По их мнению, правительство нуждалось в этнографических исследованиях настолько же, насколько этнографы нуждались в правительстве. В конце 1916 года Ольденбург узнал, что немцы при помощи своих собственных этнографов картографируют этнический состав недавно оккупированных западных губерний Российской империи. Немцы ссылались на эти этнографические данные в обоснование организации литовских, белорусских и других национальных учреждений и административных единиц на этих оккупированных территориях (которые включали Land Ober Ost)[143]. Ольденбург называл апелляции немцев к национальной идее формой политической войны и осуждал российское правительство за незнание этих территорий. Он огорчался, что российский МИД использует данные генерал-губернаторов и военных статистиков, которых ученый считал некомпетентными, а не обращается за помощью к Академии наук[144].

В начале февраля 1917 года Ольденбург обратился к председателю Академии наук и порекомендовал создать «специальную комиссию» этнографов для поддержки военных усилий и будущего заключения мира; он доказывал, что экспертное этнографическое знание имеет колоссальное значение во время войны, которая «ведется в значительной мере в связи с национальным вопросом». Ходатайство Ольденбурга привело к учреждению Комиссии по изучению племенного состава населения России (уже знакомой нам КИПС); Академия наук выделила КИПС скромный бюджет и предложила Ольденбургу обратиться за дополнительной поддержкой в министерства[145].

В комиссию Ольденбурга вошли двенадцать ведущих петроградских антропологов, этнографов, лингвистов и географов, девять из которых ранее были членами картографической комиссии Географического общества (к тому моменту прекратившей свою деятельность)[146]. Эта новая комиссия опиралась на исследования картографической комиссии ИРГО[147]. Но картографическая комиссия имела целью создать этнографическую карту всей империи, а цель КИПС была скромнее – составить карты территорий, лежащих «по обе стороны наших границ европейских и азиатских, там, где они соприкасаются с землями наших противников»[148]. Некоторые члены комиссии работали над этнографической картой западных окраин, включая Литву, Польшу, Галицию, Рутению (Закарпатье), Буковину и часть Бессарабии; значительная доля этих территорий была оккупирована немецкими войсками. Другие члены комиссии занялись восточными границами, картографируя этнический состав тех частей Кавказа и Туркестана, что граничили с Северной Персией; в ходе войны Россия приобрела ряд территорий в этих регионах[149].

Этнографы комиссии дискутировали о методологии, и этот спор напоминал прения в картографической комиссии ИРГО. Но теперь, в разгар войны, этнографы стремились подчеркнуть практическое значение своих предложений. Некоторые этнографы, например Карский, предлагали КИПС составлять свои карты на основе родного языка, т. е. согласно европейским нормам, – чтобы облегчить проведение послевоенных границ[150]. Другие, например Руденко, предлагали комиссии заняться антропологическим изучением населения: собирать данные о физическом типе, чтобы осветить «степень пригодности» разных народов к исполнению воинской и других государственных повинностей во время войны[151].