Империя ненависти

— Что? Я сказал им забыть обо мне. Не моя вина, что им трудно жить дальше.

Астрид действительно упоминала, что Зак попал в аварию, но я проигнорировал ее, как только узнал, что он жив.

— Мать не может забыть о собственном ребенке.

Ее глаза снова наполняются слезами.

Ей нравится изображать из себя жертву, которую полностью и безгранично жалеют.

— Ох, так теперь я твой ребенок? Прости, я немного упустил это из виду за все годы эмоционального пренебрежения.

Маленькая рука обхватывает мою, и я заставляю себя не смотреть на Николь, чтобы вновь не оказаться в ее ловушке.

Это из-за нее я оказался в таком затруднительном положении, столкнувшись с той частью себя, которую я хотел сохранить похороненной, пока не оказался бы на глубине шести метров.

Женщина, которая родила меня, тяжело сглатывает.

— Дэниел, пожалуйста…

— Оставь это, мам. Расскажи мне о Заке. Почему он даже почти не моргает?

— Не знаю, как это сказать…

— Я здесь и могу рассказать тебе о себе.

Глаза брата встречаются с моими, и я снова попадаю в их призрачное качество и черную пустоту внутри.

— Из-за травмы головы у меня алекситимия. Это значит, что я больше не распознаю эмоции, и меня считают бессердечным ублюдком, или так мне сказали некомпетентные исполнительные директора, которых я уволил.

Мама начинает рыдать, всегда, без сомнения, переключая внимание на себя. Николь отпускает мою руку и идет утешать ее, будто она ребенок.

Зак — причина всех бед — продолжает потягивать свой суп, не обращая внимания ни на что на свете.

И впервые с тех пор, как я улетел из Англии, я думаю, что, возможно, я совершил ошибку.

Возможно, если бы я остался, если бы ему не пришлось в одиночку переживать драму матери и смерть отца, он бы не пережил эту катастрофу. Он не стал бы призраком себя прежнего.

У меня все еще был бы Зак, который смеялся больше, чем нужно, и учил меня, как правильно прикасаться к девушке и доставлять удовольствие нам обоим.

Зак, который оставался рядом со мной, когда я заболевал, потому что мать была слишком занята жалостью к себе, чтобы позаботиться обо мне.

— Мы пытаемся скрыть его состояние, — говорит мама ломким голосом. — Поскольку он отказывается жениться или иметь детей, люди в конце концов узнают об этом, и акционеры выгонят его. Ох, ты не представляешь, как я страдала.

— Замолчи, мама, — говорю я спокойно.

— Прощу прощения?

— Заткнись, мам. — теперь я говорю громче, не в себе от всех эмоций, которые бушевали во мне. — Хватит переводить все на себя, когда Зак единственный, кто попал в аварию. Речь идет о нем, не о тебе, не обо мне. О нем. Так что перестань делать это из-за тебя!

Ее вопли становятся все громче, и единственная причина, по которой я не перехожу в агрессивный режим на ее выходки королевы драмы, заключается в том, что я не могу отвлечься от Зака.

Мой брат наблюдает за нами так, словно мы самые скучные животные в зоопарке.

Теперь я узнаю пустоту в его взгляде. Это полная и абсолютная апатия, будто быть живым — самое скучное занятие в его жизни.

Моя рука сжимает ложку в кулак.

— Ты борешься?

Он встречает мой взгляд.

— С чем?

— С чем угодно? Со всем?

— Мне никогда не было лучше, но мама любит действовать таким… слишком выразительным образом.

Расскажи мне об этом.

— Я просто забочусь о тебе, — всхлипывает она, пока Николь держит ее за плечо. — Я делаю все возможное, чтобы защитить фамилию и компанию.

— И я отлично справляюсь с этой задачей, удваивая ее прибыль, — говорит Зак.

— Но если они узнают…

— Не узнают, мама. Ты делаешь событие из ничего.

Она любит это, но я держу эти слова при себе из страха, что она разразится очередной волной слез.

Остаток ужина проходит, мягко говоря, в напряжении. В основном потому, что отсутствие эмпатии у Зака делает его не только стоическим, но и в некотором роде злым. Его мысли, принципы и взгляды изменились на сто восемьдесят градусов, и теперь он настоящий нигилист.

Ничто не имеет значения, все бессмысленно и бесполезно.

К концу вечера он говорит, что отвезет мою пьяную мать домой.

Она выпила слишком много вина, что неудивительно, и она из тех, кто разражается слезами, когда пьяна. Это тоже неудивительно.

— Спасибо, Николь. — она притягивает ее в длинные объятия. — Спасибо, что вернула моего ребенка домой.

— Я не вернулся и не являюсь твоим ребенком.

Я сопротивляюсь желанию сообщить всем, что это я вернул Николь, а не наоборот.

Но опять же, если бы не этот ублюдок, о котором Кайл сообщил мне, что он не может отлить, не плача, как шлюха, я бы не вернулся. Я бы не узнал о состоянии брата.

Так что, думаю, Николь вернула меня обратно.

Но это не значит, что я меньше злюсь на нее.

— Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно, но ты всегда будешь моим ребенком.

Она отпускает Николь, чтобы обнять меня одной из своих редких рук.

И я не отвечаю.

— Мне жаль, что я не была хорошей матерью, Дэнни. Мне жаль, что у меня так и не вырос хребет, но, если ты дашь мне шанс, я постараюсь.

Я ничего не говорю, и в конце концов она отпускает меня и качается на ногах, слезы каскадом текут по ее лицу.

Зак берет ее за руку и кивает мне.