Империя под ударом. Взорванный век

Все трое разом перекрестились и уставились на Викентьева. Тот тоже мелко перекрестился и поднялся следом. Чинно вышли из трактира. За соседним столом кто‑то тихо сказал собутыльнику: «Топаз фартовым стал. На дело двинул…» На что тот так же тихо ответил: «Забудь, дольше проживешь…» А половой минут через двадцать отпросился на улицу по малому, прошел мимо дворника, расчищавшего двор от снега, и тихо шепнул ему что‑то на ухо. Дворник согласно кивнул головой и продолжил свое трудное дело. Закончив уборку, он быстро исчез со двора.

Шел крупный снег. Вдоль по улице дворники дружно махали лопатами. Столица готовилась встретить новый век в полной красе.

* * *

Переодевшись из простонародного в партикулярное (целый шкаф у него в департаменте был забит одеждой), Медянников с сознанием выполненного долга фланировал по улицам, изредка приподымая шляпу при встрече со старыми знакомцами. А в знакомых у него ходили все сплошь шулера, «червонные валеты», «щипачи» и прочая столичная шелупонь. Они знали, что когда Евграфий Петрович в штатском, то никого не трогают, а могут только «пожурить–с». Легкая степень журения обычно стоила знакомцу двух–трех зубов. Степени потяжелее заканчивались ломаными ребрами.

Но сейчас Евграфий Петрович был полностью занят общественным делом. Завидев непорядок, а именно нечищеный тротуар либо грязь перед воротами, он входил в дворницкую и демонстрировал дворнику преимущества хорошей службы перед службой нерадивой. Для доходчивости лекция сопровождалась наглядным примером в виде легких зуботычин и приятельских пощечин.

Надо сказать, что получить нагоняй лично от Медянникова считалось у петербургских дворников — почти сплошь татар — большой удачей. Отмеченные Медянниковым дети ислама носили свои синяки и шишки с гордостью, как медали. И служили первыми информаторами службе наружного наблюдения, достойнейшим представителем которой и был Евграфий Петрович.

Вот и сейчас, неспешно пересекая Итальянскую площадь, он выслушивал нашептывания того самого дворника, которому в свою очередь что‑то шептал половой. Вот так, безо всяких видимых усилий, Евграфий Петрович самым первым в городе узнал в красках, как Топаз, Чухна и Туз вышли на дело вместе с молодым незнакомым фраером с коричневым саквояжем в руках. Точь–в-точь такой же саквояж был и у Топаза.

Медянников сунул дворнику разовые наградные, огляделся и горестно вздохнул. Десятки фраеров с саквояжами коричневой кожи деловито сновали туда–сюда. Приятно узнавать все самому первому. Но что при этом делать, куда бежать — неясно. Стало быть, надо ждать.

Ждать и догонять — два самых нудных человеческих занятия. И вот эти нудные дела занимали основную часть жизни Евграфия Петровича Медянникова. Но он не роптал. Бог не Тимошка, помогает немножко.

* * *

Про нюхательную соль Александр Иосифович, конечно же, благополучно забыл. Воодушевленный покупками кардамона и марципанов, он влетел в дом на крыльях любви к ближним своим и тут же был низвергнут супругой аки падший ангел в геенну огненную, откуда его вызволили и взяли на поруки пахнущие морозом Путиловский и Ниночка. Гости прибывали.

Франк без слов, пальчиком заманил Нину и Павла в свой кабинет, достал из заветного тайника бутылку шампанского, три бокала» откупорил совершенно беззвучно, показав в этом деле отменную сноровку, и произнес спич, то бишь короткую речь:

— Завидую! Такие молодые, свеженькие, как огурчики! Ну, за вас, милые мои! и, мастерски осушив бокал, вприпрыжку побежал на зов своей дражайшей половины в прихожую раздевать дам.

Давно не остававшиеся наедине Нина и Путиловский тут же прильнули друг к другу и застыли в долгом поцелуе.

— Ты меня не любишь. — Нина была не оригинальна, как и всякая женщина, жаждущая доказательств любви к себе.

— Ну как ты можешь говорить такое, — простонал Путиловский, понимая, что действительно не может никакими достойными словами выразить свою любовь к Нине. И вновь они бросились как безумные в объятия друг друга.

— Я сейчас умру от счастья, — радостно прошептала Нина на ухо Путиловскому.

Он ужаснулся даже мысли, что такое может случиться с этой несказанно красивой девушкой:

— Тогда я умру тоже.

— Нет! Ты будешь жить и плакать обо мне!

— Нет! Никогда… — Поцелуи стали немного короче, но разнообразнее. — Ты такая красивая…

— Какая?

— У меня нет слов, — и с этими словами Путиловский перешел к делу.

— Нет–нет! Что ты себе позволяешь! — Нина отстранила Путиловского только потому, что желала его больше, нежели он сам. — Я выхожу замуж за умного и приличного мужчину… — последовал короткий поцелуй, — который… не целуется по углам… с незнакомыми девушками… люблю… люблю… люблю…

На двадцать первом поцелуе в кабинет ворвался разгоряченный Франк и припал к недопитой бутылке шампанского — охладиться. Осушив ее до дна, он обнаружил рядом влюбленных и, деликатно покашляв, сдернул парочку с небес на грешную землю.

— Соболезную, Пьеро, но, кажется, тебе уже затыкают рот поцелуями!

— Кажется, — эхом отозвался Путиловский.

— Куда вы так торопитесь? У вас впереди целый двадцатый век!