Империя под ударом. Взорванный век

— Скажите, сколько было грабителей?

— Четверо, — еле слышно прошелестел провизор.

— Вы можете описать их внешность? — Путиловский покосился на песок в часах.

— Вошли в масках… трое сняли… один остался… он все свистел… свистун… он взорвал сейф… больше не помню…

Паузы между словами все росли. А песок в верхней части часов, наоборот, уменьшался.

— Кто громил аптеку? Все?

— Свистун… в маске…

— Что было в сейфе? Деньги?

— Не знаю… морфий в порошке… семь фунтов…

При упоминании о морфии лицо провизора неожиданно стало белым как повязка. Последние песчинки в часах провалились в узкость. Время вышло. Глаза провизора закрылись, тело пронзила судорога.

Санитар выскочил в коридор и стал звать доктора. Прибежал балетоман, потом еще один врач. Стали быстро готовить камфорный укол для поддержания сердца.

Путиловский деликатно вышел в коридор, решив ждать развития событий. А пока занес в записную книжицу все, что сказал провизор, и стал размышлять, прохаживаясь по коридору мимо провизорской палаты. И когда вышедший балетоман развел руками: отек мозга и остановка дыхания, увы, медицина бессильна, обширнейшая гематома головы, — в голове у Путиловского уже созрел план расследования.

Добравшись до телефона, он вызвал к аппарату Медянникова. Тот с непривычки к технике орал в трубку так, что было слышно за десять шагов. А на просьбу говорить тише стал почему‑то повторять фразы дважды.

Медянникову было велено опросить дворников относительно проходивших мимо людей в масках, добыть список работавших в аптеке за последний год… или лучше три! Да, три последних года. И не забыть про визитки. Список работников должен быть готов к двум пополудни, к визиту Певзнера.

После чего, распорядившись о судебно–медицинской экспертизе тела бедолаги провизора, Путиловский отбыл на свою квартиру на Садовой улице — принять ванну, поспать часок и переодеться. Только сейчас он понял, что его фрачный наряд несколько странен в госпитале. Да пожалуй, и в департаменте не поймут.

* * *

Утреннее пробуждение мадам Максимовской было намного приятнее вечернего отхода ко сну. С души спал многопудовый камень грядущего одиночества. Целительные ночные процедуры волшебным образом успокоили расстроенные женские нервы.

Мурлыча и потягиваясь, она протянула руку к соседнему мужскому телу, но оного на месте не обнаружила. Ложе было холодным. Наверное, Алекс встал пораньше и теперь блаженствует с утренней сигаретой. Надо быстро сварить чашечку его любимого кофе со сливками. Мальчик так любит сладкое!

Накинув пеньюар, Максимовская бросила взгляд в зеркало. Еще ничего, ой как ничего! Вот что значит для женщины ночной доктор. В коридоре послышался шум — это Алекс!

— Милый, — прокуковала Мария Игнациевна, но вместо Алекса в спальню вошел кот Яцек. — Алекс! Алекс, ты где?

Алекс молчал.

— Притаился за дверью, игрун! Сейчас–сейчас, только надушусь.

Она обернулась к туалетному столику — на нем был беспорядок. Фу, как может мужчина рыться в женских тайниках?.. Еще не веря самой себе, она схватила подозрительно легкий ларец с драгоценностями, открыла его — пусто.

— Алекс, что за шутки? — громко спросила Мария Игнациевна у невидимого Алекса, уже чувствуя, что никто не ответит.

В спальне не было его одежды. В прихожей не висело его пальто. Алекс исчез вместе со всем золотом, жемчугом и бриллиантами, накопленными годами унижений и отказа себе во всем.

Она даже не смогла заплакать. Лицо ее некрасиво опухло, она беспомощно осела на пол и завыла совсем по–бабьи:

— Подлец… подлец…

Яцек замурлыкал и стал тереться о ее руку. Яцек разбирался в человеческих отношениях и понимал, что сейчас он у хозяйки остался один. И это ему очень нравилось: Яцек был ревнивый котик.

* * *

Лейда Карловна щеткой чистила пыльную одежду Путиловского и рассуждала вслух. Вслух она всегда рассуждала по–русски, но думала исключительно на родном эстонском. Иногда из упрямства она переходила на немецкий, который знала как родной.

После смерти жениха — он был рыбак и утонул в осенний балтийский шторм — белокурая девушка из местечка Хаапсала, что на берегу Муху–Вяйнского пролива, приехала в столицу, устроилась экономкой и последние десять лет служила у Путиловского. Из Петербурга она никуда не выезжала и только мечтала хотя бы разок побывать на родной мызе. Но дела не отпускали ее, хотя Путиловский неоднократно пытался дать ей отпуск. «Вот стану старой, тогда и уеду помирать», — говорила она, на что Путиловский делал ей очередной комплимент: дескать, она еще вон какая молодая, всех переживет и похоронит.

Возраст Лейды Карловны действительно определить было очень трудно. Она была вне возраста: сухощавая, подтянутая, тугие пепельно–русые кудряшки тщательно уложены на голове. Хозяйство она вела идеально, так что Путиловский иногда думал, что лишний элемент в этом хозяйстве, вносящий один лишь беспорядок, — это он сам.