Империя под ударом. Взорванный век

Тусклая лампадка освещала забытый праздничный стол, никому не нужную широкую постель и усталую немолодую женщину в постели. Пришел кот Яцек, мяукнул и улегся под бочок. Завтра она пойдет и купит билет до Варшавы. Потом переведет все деньги в Варшавское отделение банка, продаст мебель, посуду, картины, старые тесные платья… хотя нет, пригодятся в подарок племянницам, они рослые и большие.

Затем она в последний раз зайдет в любимую польскую кондитерскую, закажет пирожное со взбитыми сливками и кофе с пряностями… Кот замурлыкал — добрый знак.

Возьмет расчет. Певзнер даст ей денег. Она знает, на что нажать. Много не даст, но рублей пятьсот требовать можно. Если спросит — сестра заболела и просила приехать. С сестрой Максимовская последний раз виделась при отъезде в Петербург. Жива ли она? Никто не знал адреса Максимовской. Никому она не нужна… «Ну что ж, поеду умирать».

Тут она от жалости к себе хлюпнула носом и заплакала, кусая подушку. Нестерпимая боль с каждым стоном куда‑то потихоньку утекала, пока не исчезла совсем. Максимовская согрелась, затихла и уснула давно забытым легким детским сном.

* * *

Легкой ночи не получилось. Целый вечер шли сообщения об обворованных. Потом, когда на улицах стало пусто и дворники попрятались по своим конурам, стали идти ограбления. И нате вам — взрыв в аптеке. Никогда ранее аптеки в Санкт–Петербурге никто не взрывал.

Медянников вначале усомнился и показал горевестнику кулак, но тот упорствовал: мол, лично видел, все возможные стекла выбиты, взорванный сейф на боку, а провизор в бессознательном состоянии увезен в военно–морской госпиталь. Это обстоятельство все путало: провизор не был моряком. Неужто Топаз с ребятами натворил? Непохоже на него, любит без шума и крови работать. Ну да ладно, все равно пропала ночь. А Евграфий Петрович так мечтал вытянуть ноги и вздремнуть вполуха, слушая доклады о пропаже белья с чердака и супруга в доме терпимости!

Теперь шиш вам, надо идти, осматривать и писать протоколы по всей форме. И Павла Нестеровича придется вызывать. Жаль его, он тоже в последнее время замотался по делу о членовредительстве и зверском убиении наследниками родного дяди, известного скотопромышленника Шаманаева. Наследники сейчас бредут по этапу, а Павел Нестерович… куда бумажка‑то запропастилась? Ага, вот… Английский проспект, дом тайного советника Язвицкого, квартира приват–доцента Франка.

Медянников крикнул молодого, но нерасторопного Батько, дал ему подзатыльник, чтобы проснулся, и два адреса — Франка и владельца аптеки Певзнера. Руки в ноги — и пулей туда–сюда. А сам надел драповое пальто с воротником из сизых смушек, всунул ноги в глубокие калоши и в сопровождении двух городовых не спеша поехал в аптеку. Дело будет долгое и новое — со взрывами Евграфий Петрович дела не имел. А нового он всегда опасался и потому не любил.

* * *

Чтобы не привлекать внимания, надо разделиться и лечь на дно согласно указаниям Топаза. Зашли в харчевню, спросили графин водки и закуску. Пока Туз и Чухна жадно пили и ели, Топаз поделил наличные. Получилось негусто: аптекарь в кассе много не держал. Вся надежда была на морфий.

— Сколько времени нужно, чтобы толкнуть? — Топаз доверял Викентьеву денежное дело. Руки в крови, повязан по уши да и показал себя молодцом. Хладнокровен, а это Топаз любил. И не жадный, сидит не пьет и не ест, не то что эти обалдуи.

— Неделя, две…

— Чего не ешь?

— Неохота.

— Тогда выпей. Иль компания неподходящая?

Викентьев, морщась, выпил рюмку плохой водки, кинул в рот кусочек говяжьей печени. Мари готовит прекрасно, сейчас он отужинает не как свинья, а по–барски, за красиво накрытым столом, с шампанским и прочими онерами… на десерт бешеная страсть Мари… Викентьев блаженно потянулся до хруста в костях и взялся за саквояж:

— Пойду.

— Куда? К своей?

Викентьев, кивнув, накинул пальто и вышел не прощаясь. Топаз посмотрел ему вслед, выждал и велел Тузу:

— Проследи.

Туз огорчился, быстро заглотил две рюмки подряд и, получив от Топаза резкий тычок, озираясь выскочил на улицу. А Топаз исчез через кухню, оставив весьма довольного Чухну наедине с ополовиненным графином и едой. Давно Чухне так не везло.

* * *

В гостиной погасили свет, детей отправили спать, а посреди стола поставили стеклянную чашу для новогоднего пунша. Поверх чаши на решетке лежала сахарная голова, которую Франк щедро поливал ромом. Пока он священнодействовал, гости делились прогнозами на будущее тысячелетие:

- …Конец света состоится в полдень 19 августа! Это совершенно точный научный факт, господа… Комета!.. В часовне Ксении блаженной по ночам мерцание, двое уже прозрели!.. Враки? Это очень большая комета — девять километров в поперечнике, у меня тесть астроном, из первых рук… Профессор Преображенский просто развел руками — чудо! Все видят!.. Чепуха! Чудес не бывает… Боголепов лютует, сто девяносто студентов в солдаты забрили! Позор на всю Европу… Вот вам и комета! У наследника гемофилия… печально… Габсбурги!

— Господа, господа! Внимание! — Франк чиркнул каминной спичкой. — Сейчас я зажгу ром…

— И не жалко?