Империя. Роман об имперском Риме

– Но так ли счастлив Домициан? – возразил Эпиктет. – И был ли счастлив хоть когда-нибудь, даже в юности, блистая в пресловутой постельной борьбе? Нет. У него неизменно кислое, точно при запоре, лицо, как и у отца. Но посмотрите на нашего друга Луция: видали вы человека довольнее? Однако у Луция всего одна возлюбленная, не требующая от него вообще ничего. Он помнит все пережитые с ней наслаждения, которые в ретроспекции совершенны и неоспоримы, и лицезреет ее издали не без известного страдания, но и с горькой радостью, поскольку и подруга по нему тоскует. Понятно, что связь их опасна или неподобающа – для нее или для него, иначе Луций, полагаю, назвал бы нам имя, – но толика риска лишь добавляет томлению остроты. Он любит эту женщину так, как некоторые мужи любили богинь: издалека, с несокрушимой преданностью и на свой страх и риск. Смотрите, какой у него довольный вид: глаза блестят, и он выглядит человеком, пребывающим в мире со всеми и с самим собой. Я думаю, наш друг Луций открыл для себя тайное счастье, о коем мы можем только догадываться.

– Об имени возлюбленной мы и правда можем лишь гадать, – сказал Марциал.

Луций улыбнулся:

– Странно, но эта связь, пускай и нерегулярная, каким-то образом заполнила брешь в моей жизни. Как ни признателен я за дар вашей дружбы, внутри меня зияла пустота, которую твое остроумие, Марциал, не умаляло; не насыщала твоя философия, Эпиктет; не успокаивала твоя отеческая забота, Эпафродит. Ее заполнила она.

– Значит, поэзия, философия и дружба не могут тягаться с безответной любовью? – спросил Марциал.

– Не безответной, но невоплощенной – и то до поры.

Эпиктет кивнул:

– Если ты извлек удовольствие из целомудренной любовной связи, поддерживай отношения в прежнем виде. Радость от телесного слияния мимолетна.

– Любое счастье мимолетно, – пожал плечами Марциал. – Жизнь ненадежна. Все меняется. Взгляни на нашу четверку: мы год за годом стареем.

– Однако сумели воздержаться от брака, – усмехнулся Эпафродит.

– Не меняется только он, – кивнул Эпиктет на статую Меланкома. – Молодой боец безупречен, как в день, когда Эпафродит снял с него покрывало.

– И так же лишен желаний! – хохотнул Марциал. – Пожалуй, нам следует позавидовать Меланкому. Вокруг него происходят перемены, а он не стареет, его не терзают ни голод, ни печаль, ни тоска. Возможно, Медуза была не таким уж чудовищем, когда обращала людей в камни. А если она оказывала им услугу, освобождая от страдания и тлена? С другой стороны, Пигмалион воспылал похотью к статуе, оживил ее, и все кончилось весьма неплохо; согласно Овидию, они зажили счастливо. А потому перед нами загадка: что лучше – обратить человека в камень или камень оживить?

– По-моему, ты нашел тему, достойную поэмы, – заметил Эпафродит.

– Нет, слишком уж тонкий парадокс для моих слушателей. Богатые покровители хотят быстрой завязки, пары толковых намеков, желательно непристойных, и ударной концовки. Нет, сюжет «Медуза против Пигмалиона» скорее уместен в ученом трактате нашего друга Диона. Представьте, какие мудреные аргументы он завернет, применив всевозможные метафоры и завуалированные отсылки к истории. А кстати, что о нем слышно?

– Я только вчера получил новый трактат… – начал Эпафродит и умолк.

– Как! И до сих пор молчал? Давай же, прочти! – потребовал Марциал.

– Я успел только наскоро просмотреть его. И не уверен…

– Не говори, что он плох. Неужто несчастный изгнанник лишился мозгов, застряв в Сармизегетузе?

– Нет, дело не в этом. Честно говоря, мне страшновато держать у себя его работу. Она, возможно… крамольна.

– Тогда читай скорее, а после сожжем! – рассмеялся Марциал.

Эпафродит натянуто улыбнулся. Луций угадал его мысли: поэту больше не доверяли из-за близости к императору. Марциал вроде был не из тех, кто предает старых друзей, но годы научили Эпафродита соблюдать осторожность. Одно дело – болтать о любовных похождениях императора, о которых судачили все, от продавцов соли до сенаторов, и несколько другое – устроить чтение труда высланного философа.

– Я не хочу сказать, что трактат откровенно бунтарский, – уточнил Эпафродит. – Дион слишком тонок для подобного. Однако новое сочинение можно счесть… издевкой над императором.

– Ты распалил мое любопытство, – сказал Марциал. – И какая тема?

– Волосы.

– Что?

– Волосы. Научный трактат о волосах и их роли в истории и литературе.

Все расхохотались. Домициан заметно переживал из-за преждевременного облысения. В юности он славился гривой каштановых волос, а однажды даже сочинил в подарок другу монографию о секретах ухода за шевелюрой. Когда Домициан пришел к власти, труд размножили за одну ночь; его прочли все грамотные жители Рима, но никто не осмеливался заговорить о нем в присутствии автора. Не насмешка ли Дионов панегирик волосам над изгнавшим его лысеющим императором?