Империя. Роман об имперском Риме

Аполлоний не требовал так его называть, то был выбор Луция. Как сказал Аполлоний при первой встрече: «Я тот, кем назовут меня люди… ты сам решишь, кто я таков».

Он не был учителем в общепринятом смысле. Он не цитировал великих и не обращался к их сочинениям, как делали наставники юного Луция. Он не выстраивал, как Эпиктет, сис тему логических доводов, завершающихся рациональным умо заключением. Не изъяснялся притчами, подразумевающими некие нравственные или теологические постулаты, как поступал христианский богочеловек. Он не составлял чертежей и карт и не писал пространных трактатов, как было заведено у астрологов. И уж ни в коей мере не притязал ни на особый статус, ни на общение с богами – в отличие от жрецов государственной религии. Каждое утро Аполлоний просто вставал с постели и предавался дневным делам, навещал старых друзей и заводил новых. Он личным примером показывал, что человек способен обойтись без тщеславия и страха; никогда не гневался, не отчаивался, не завидовал и ничего не желал.

Будучи спрошен, Аполлоний излагал свои взгляды, однако не подкреплял их пространными рассуждениями и не настаивал, чтобы слушатели согласились. Он утверждал, что верит в богов, но считает их лишь смутными проявлениями высшего всеохватного принципа. Старец отрицал всякую собственную связь с этим принципом, помимо той, что присуща всем живым существам, в равной степени являющимся частью божественного единства и обладающим одинаковым доступом к блаженствам, которые изливаются на всех, подобно солнечным лучам. «К сему божеству я нахожусь в таком же отношении, что и к солнцу, и то же верно для вас, – говорил он. – Я не ближе к нему, чем вы; оно греет меня не больше, чем вас; оно дарует мне ровно столько же света. Оно есть благо для всех, равное и неисчерпаемое».

Луцию поведение Аполлония часто казалось противоречащим тому, что остальные называют здравым смыслом. Когда он спрашивал о причине мнимых сумасбродств старца, Аполлоний терпеливо объяснял, но Луций не всегда понимал Учителя. Однако не переставал удивляться неизменному хладнокровию Аполлония и постепенно доверился ему полностью. Даже когда Луцию не удавалось уловить ход мысли, он просто всячески подражал Учителю и надеялся когда-нибудь прийти к большему пониманию.

Вина Аполлоний не пил. По его словам, опьянение не приб лижает к божественному, а создает иллюзорную завесу. Луций последовал его примеру.

Также Аполлоний не ел мяса, говоря, что священна всякая жизнь, включая животных. Он не носил и одежд животного происхождения – ни кожаных ремней, ни костяных изделий. Луций и здесь его копировал, осознав вслед за Учителем, что умерщвление животных ничем не отличается от убийства людей. Люди не охотятся друг на друга ради еды или шкуры – не следует истреблять и зверье. И как просвещенные люди давно отказались от человеческих жертвоприношений, настало время покончить с жертвами из животного мира; убийство зверя угодно богам не больше гибели ребенка. Что до травли на арене потехи ради, то она является жестокостью даже худшей, чем такое же убийство людей, ибо животные не владеют речью и не попросят пощады. Луций, великий любитель охоты, отказался и от нее.

Аполлоний избегал интимной близости, называя ее иллюзией и ловушкой, поскольку мимолетные наслаждения ведут лишь к постоянному возбуждению и страданию. Луций спросил, нет ли в соитии добродетели, коль скоро оно необходимо для продолжения рода. Аполлоний, веривший в переселение душ, ответил: «Где добродетель в порождении новых людей и умножении страдания, ибо они тоже смертны? Не множься люди – никого бы и не осталось, чем плохо? Коль скоро у нас есть душа, она продолжит существовать, но избавится от тягостного перемещения из тела в тело, которые изнашиваются и неизменно страдают от боли по мере распада. Божественное единство сохранится в первозданном виде с человечеством или без. Сентиментальное пристрастие к бесконечному самовоспроизводству – очередная иллюзия, еще одна западня. Размножение только увековечивает цикл мучений. В том нет добродетели. Это порок».

Прежде Луций не знал среди философов и служителей культов мудреца, который объявил бы добродетелью тотальное целомудрие. Сначала он сомневался, идти ли этой стезей, однако по сути уже ее принял. После смерти Корнелии он отказался искать утех с другими женщинами. Луцию не составило никакого труда уподобиться Аполлонию, и, приняв сознательное решение следовать за Учителем, он ощутил небывалые свободу и облегчение.

Аполлоний не выделял сильных мира сего и не боялся их. В свое первое посещение Рима еще при Нероне он привлек внимание императорского прихвостня, префекта преторианцев Тигеллина, который установил за ним слежку. Аполлоний не давал осведомителям повода к аресту, пока случайно не услышал в обычной таверне Нероново пение. Император находился там инкогнито, в маске, но узнавался безошибочно. Был с ним и Тигеллин, тоже тайно, в плаще с капюшоном и с повязкой на глазу. После выступления Нерона префект поинтересовался мнением Аполлония: