Империя. Роман об имперском Риме

– Я восстановил в памяти редкую книгу, оставленную нам царем Мидасом, в жилах которого текла толика крови сатира, что определялось по форме ушей. Дикие сородичи порой злоупотребляли царским гостеприимством и своим поведением приводили в хаос весь двор. Но в детстве мать рассказала Мидасу, как усмирять козлоногих, и он решил попробовать. Вино оказывает на них особое действие. Если сатир напивается, он отравляется, как и люди, и в конце концов быстро засыпает и громко, как человек же, храпит. Но когда он пробуждается от пьяного сна, животная природа отделяется и он становится безобидным, как дитя. Такого ручного козлоногого можно научить говорить и даже рассуждать. Широкое перевоспитание сатиров, безусловно, одна из причин, по которой сегодня они встречаются крайне редко, ибо такие сатиры боятся людей больше, чем те их.

Но дикий сатир испытывает сильнейшее отвращение к вину, а потому нелегко заставить его пить. У селян имелось основание думать, что по ночам их обидчик утоляет жажду из одной и той же поилки для скота. У старосты нашелся кувшин египетского вина, сохранившийся с недавнего праздника. По моему указанию весь напиток до капли вылили в поилку. Утром стало очевидно, что значительная часть смеси воды и вина выпита.

Сатир, несомненно, спал в своем логове – но как его найти? Я прочесал всю местность вокруг деревни, навостряя уши и прислушиваясь, не доносится ли откуда храп. Наконец я уловил слабый звук. Я проследил его до места, которое селяне прозвали Гротом нимф. Там, на замшелом камне среди водорослей, лежал, храпел и вонял вином мертвецки пьяный козлоног.

Селянам не терпелось его разбудить, но я решил, что пусть он лучше сам в положенное время придет в чувство. Через час он резко перестал храпеть, протер глаза и встал. Жители собирались забить его камнями и даже начали искать подходящие, но я заслонил создание собственным телом и запретил его трогать, ибо оно перевоспиталось и оставило все непотребства позади. Той же ночью на благословенно трезвом празднике – поскольку вина не осталось – нагие мудрецы танцевали для селян, и с ними скакал и кувыркался сатир.

Луций улыбнулся. Запах жасмина под жарким солнцем опьянял.

– Услышь я такую сказку от любого другого, ни на секунду не поверил бы, – проговорил Пинарий. – Но от тебя, Учитель…

В сад влетел Илларион. Судя по встревоженному виду, он прибыл не для того, чтобы доложить о приходе гостей.

– Преторианские гвардейцы! – выдохнул он. – Они отказались подождать в вестибуле…

В сад вступили вооруженные люди.

– Ты, должно быть, Аполлоний Тианский, – сказал трибун, их старший. – А второго волосатого малого я принял бы за твоего сына, не знай я, кто он такой. – Он ухмыльнулся Луцию. – Думаю, знатный патриций мог бы найти пример для подражания и получше, хотя бы по части ухоженности. Но не волнуйся, скоро мы вас обоих избавим от нелепых бород.

Гвардейцы схватили Луция с Аполлонием и выволокли из дома. Обоих босыми погнали по улицам к императорскому дворцу на глазах у привлеченных шумом жителей округи. Некоторые горожане растерялись, но другие, похоже, исполнились спесивого удовольствия. Презрение Луция к общественной жизни, эксцентричный новый облик и сомнительные гости породили злословие среди влиятельных соседей Пинария на Палатине.

Они приблизились к тому же входу, что и в прошлый раз, когда Луция доставили на обед в черном зале. Он испытал приступ паники и глянул на Аполлония, ища совета. Казалось, Учителя не впечатлил величественный вход, равно как не пугали и всевозможные последующие события.

– Учитель, ты понимаешь, что происходит?

– Думаю, да. Я наконец-то встречусь с императором.

– Прости меня, Учитель. Будь я начеку, предупреди нас толком Илларион…

– И что тогда? Ты полагаешь, я уклонился бы от возможности познакомиться с Домицианом? Для того я и прибыл в Рим.

– Но, Учитель…

– Давай радоваться тому, что преторианцы явились именно сейчас. Приди они позднее – могли бы арестовать твоих гостей, что вышло бы весьма неудобно для всех участников. Представь такую толпу в Доме Флавиев. А теперь мы можем надеяться на нераздельное внимание императора.

Их провели сквозь лабиринт коридоров, доставив наконец в маленькую, но роскошную приемную. На возвышении в парадном кресле сидел Домициан. Подперев подбородок рукой, он имел вид скучающий. Евнух-секретарь читал императору из свитка. Когда вошел Аполлоний, Домициан взмахом руки отогнал секретаря, и тот, положив свиток, взял восковую табличку и стило.

– Я слушал выдвинутые против тебя обвинения, чародей, – объявил Домициан.

Аполлоний безучастно смотрел на него.

– Нечего сказать?

– Ты обращаешься ко мне? – отозвался Аполлоний. – А я решил, что к некоему чародею, хотя не вижу подобного среди нас.

– Ты отрицаешь, Аполлоний Тианский, что занимаешься колдовством?