Империя Солнца

Трудно оспаривать тот факт, что лозунгом нашей последней цивилизации является «активизм». Экзальтация и практика действия—то есть всего того, что есть усилие, подъем, борьба, становление, преобразование, вечный поиск, непрекращающееся движение, обнаруживается везде. И мы сегодня видим триумф не только действия, но также и философии sui generis на её службе, при помощи систематической критики и мощного спекулятивного аппарата создающей концепции действия алиби всякого рода и пригоршнями выливающей презрение на ценности, свойственных всякой иной точке зрения. Таким образом, из–за концентрации на аспекте «становления», «развития», «истории» современный глаз всё больше привыкает пренебрегать в вещах аспектом «бытия»: в «активизме» задают ритм «историцизм» и «динамизм», и мы видим, что в тех же науках принципы, вчера считавшиеся неизменно действительными и по сути очевидными, сегодня считаются гипотетическими допущениями, управляемыми функцией становления научного знания. Мы видим, что в тех же религиях толкования нового типа не содержат никаких претензий на абсолютность и трансцендентность, которую представляли догмы и «откровения»; и уже не замечают то, что в подобные моменты становления, свойственные истории религиозного стремления, на этой основе без колебаний продвигаются к ещё более вредоносной гуманизации. В философии это ещё очевиднее.

Прагматизм, волюнтаризм, актуализм и так далее — все эти течения, хотя и в различной форме, совпадают в единственном мотиве, делая ничто иное, как переводя в спекулятивную область саму сегодняшнюю жизнь: её волнение, её лихорадку скорости, её механизацию, направленную на уменьшение всякого расстояния в пространстве и времени, её застойный и лишённый дыхания ритм, достигающий своего предела у англосаксонских народов, и прежде всего у американцев.

Здесь тема активизма действительно доходит до кульминации в почти что пандемическом пароксизме: она поглощает всю жизнь с ускорением, которое, кажется, не знает больше препятствий. В то же время горизонты всё более сводятся к мраку и грязи совершенно временных и конъюнктурных реализаций, где демонизм коллектива в полной мере завладевает существами, лишёнными всякой традиционной опоры, заражёнными превосходящим всякие пределы беспокойством, подчиняющимся пробуждённым силам, во многих отношениях являющихся субличностными и лишёнными облика, и подталкивающими к «идеальному животному» новой ариманической цивилизации. Таким образом, мы пришли к ситуации, призывающей тех, кто ещё не совсем забыл древние традиции, составлявшие наше истинное духовное благородство, остановиться и приказать себе вернуться к высшей точке зрения. И можно критиковать указанную ориентацию современного мира не от имени застоя или интеллектуальной или эстетизированной абстракции, а от имени того же действия: демонстрируя, что современный мир, по сути, больше не знает почти ничего о том, что такое действие на самом деле. То, что он превозносит, — это только низшая форма действия, и именно в этом состоит отклонение и опасность. В действительности, действие действию рознь: есть здоровая активность, а есть активность, являющаяся просто лихорадкой, возбуждением, головокружением без центра, которая, вовсе не свидетельствуя о силе, как обычно считают, демонстрирует только бессилие и отсутствие способностей.

Сегодня под видом различных философий «жизни», «становления» и «иррационального» действует именно этот второй вид активизма; и поэтому необходимо, чтобы возвращение к высшей концепции действия восстановило равновесие и остановило процесс, чьи губительные последствия уже более чем видны. Мы потеряли смысл того, что в наших классических традициях означало духовную оппозицию между «естественным» и «интеллигибельным» мирами. В таких доктринах движение считалось принципом вещей низшей природы, но оно понималось как «вечное бегство вещей, которые есть и которых нет» (Плотин), как невозможность осуществиться и овладеть законом и пределом, осуществиться как абсолютное действие. Другой мир — «интеллигибельный» — был не миром бездействия, а, наоборот, миром абсолютного действия, отличавшегося от действия, свойственного «природе», насколько оно было лишённым желания и достаточным в себе самом: как абсолютное действие, имевшее в себе самом собственный предмет и собственное начало. Таким образом, сверхъестественный, аристократический идеал действия составлял душу такого антисовременного взгляда, и не только его.