Империя тишины

Я выпил и положил голову на спинку дивана. Валка подобрала скальпель, обернулась и, перехватив мой взгляд, приподняла крылатую бровь. Мне приходилось видеть и более ужасные статуи Венеры, хотя она, несомненно, была Палладой. Я невольно усмехнулся, посчитав эту мысль достаточно забавной. Затем наступила тишина и продолжалась добрые полминуты – ксенолог успела за это время сесть в узкое кресло у окна, – пока я наконец не выдавил из себя:

– Простите.

И повторил уже громче:

– Простите. – Я крепко зажмурил глаза и сжал переносицу. – У меня есть еще вино… где-то. Сэр Эломас прислал. Поблагодарите его от меня?

– Надо полагать, с вас достаточно.

Она бросила на меня уничижительный взгляд, словно я был просто частью дивана. Ее золотистые глаза отметили и закатившуюся под стол бутылку, и стружки от карандаша, и мою помятую одежду, и скомканную простыню, лежавшую на полу между диваном и открытой дверью в ванную.

Скрестив руки на груди, она сказала:

– Я пришла, чтобы вбить немного здравого смысла в вашу голову, но боюсь, что она уже и так пострадала.

Доктор продолжала наблюдать за мной.

– Простите…

Язык с трудом ворочался у меня во рту, не успевая за слабыми указаниями мозга.

– Валка, я собирался только ранить его, но он опередил меня, – я показал ей свою забинтованную руку, – этот негодяй опередил меня. Он оказался быстрей, чем я ожидал.

Я вздрогнул и закрыл глаза. Просто не мог смотреть на нее, будучи в таком состоянии. Может быть, если я закрою глаза, она уйдет? Но для начала, она вообще не должна была сюда попасть.

– Глупо… я…

– Вы идиот, – ответила Валка, но сказала это с улыбкой, пусть даже едва заметной. – Но вы не лжец.

– Что?

Я оторвал сонный взгляд от блокнота. Он открылся на изображении Обители Дьявола. Таким черный силуэт замка был виден с улиц Мейдуа – с той самой улицы, где я когда-то едва не погиб. Неужели это случилось всего три года назад? Или тридцать пять?

Глаза Валки превратились в щелки, сияющие в тускло-умбровом вечернем свете, но ее улыбка не изменилась.

– Вам не приходилось раньше убивать?

– Я не… Нет.

Мне хотелось заплакать, но еще больше хотелось привести себя в порядок или, по крайней мере, притвориться, что я в порядке, перед этой странной и прекрасной женщиной. Она была настоящим исполином – высокая, холодная и далекая, как звезды.

Многозначительно помолчав, она спросила:

– Это нелегко, правда?

Она была очень проницательной. А я был слишком пьян. В таком состоянии трудно сохранить убедительность, чтобы слова не расплывались, как макияж под дождем.

– Что нелегко?

– Убивать.

Я поднял голову и одеревеневшими пальцами закрыл блокнот:

– Да.

В ее голосе слышался не академический интерес, а горький опыт. Я не стал тревожить ее. Валка втянула щеку, продолжая внимательно наблюдать за мной, пока я тонул в своих мыслях. Наконец мне удалось собрать остатки разума и переспросить:

– Что?

Она покачала головой, решительным жестом придержав поток темно-рыжих волос:

– И что вы теперь намерены делать?

Я пожал плечами и потянулся к приставному столику за бутылкой, с запозданием вспомнив, что она пуста и лежит теперь на полу. Я промямлил что-то насчет женитьбы, а потом рассказал обо всем. О Гиллиаме и Анаис, о моем отце и Капелле.

– Граф хотел послать меня на Бинах. Подальше от Лигейи Вас, – я замолчал и откашлялся, – но я попросил у него разрешения отправиться с вами.

– Как? – Валка вскинула голову. – Почему?

– Я не хотел… У меня и в мыслях не было напрашиваться, просто… Я думаю, вы правы. Империя не подходит для меня.

Подавив еще один всхлип, я ударился затылком о спинку дивана. Один раз. Другой. Если и был какой-то конкретный момент, в который Валка почувствовала симпатию ко мне, то именно тогда. Я почти ощутил это, как можно услышать потрескивание кубиков льда, наливая воду в стакан. Ее холодная, сдержанная улыбка смягчилась. Вместо ответа она встала, забрала пустой стакан у меня из рук и отошла, чтобы наполнить его снова. Я остался сидеть в тишине, полминуты наблюдая за тем, как селадоновое[24] море раскачивает и бросает хрупкие лодки. В лучах вечернего солнца зеленая вода приобрела землистый цвет, и весь мир сделался неприглядным, как картина плохого художника.

«Уродство, – подумал я. – Это именно то, что Гибсон называл уродством мира».

Но возможно, мир оставался прекрасным, и только я сам был отвратителен.

Валка вернулась и, устроившись на низком кофейном столике возле дивана, протянула мне воду.

– Почему Калагах?

– Изучать иные расы, – солгал я, – их историю.

«Из-за тебя. И чтобы сбежать».

– Если вы возьмете меня. Я не хочу быть… обузой.

– А граф разрешит?

Валка выглядела встревоженной. Это выражение ей совсем не шло.

– Я не могу остаться здесь после… – я неопределенно махнул рукой, – после того, что случилось сегодня.

Кивнув, я повалился на боковину дивана:

– Простите.

– За что?

– Вы пришли отругать меня, – пробормотал я. – Правильно. Очень мило с вашей стороны.

Она скривила губы и бросила взгляд на пестро раскрашенный, отвратительный город.

– Сделаю это позже, – пообещала она и спросила: – Отец лишил вас наследства?