Империя травы. Том 1

Он смотрел на незнакомые очертания созвездий – и не находил Посох, Рогатого Филина или Светильник, или даже небесные формы зимы, по которым он мог бы определить, что это земное небо, – теперь он уже был убежден, что спит. Поющий голос продолжал что-то бормотать, но не внизу, как ему показалось сначала, или даже не на соседнем дереве, но внутри его головы. Морган еще больше уверился в том, что спит, хотя не мог вспомнить ни одного столь же реального сна.

Постепенно он начал различать слова в музыкальной коллекции звуков, как если бы они торжественно проходили мимо него, кутаясь в плащи, а потом сбросили их, чтобы показать свой истинный облик. По мере того как он стал понимать слова, до него вдруг дошло, что он уже слышал этот голос раньше, но на сей раз он разговаривал не с Морганом, а с самим небом.

«О звезды нашего дома!» – говорил голос, и одна эта фраза вдруг наполнила Моргана такой горечью утраты, что он едва не заплакал. Одиночество пронизывало его, словно ветер, разгуливавший между деревьями.

«О звезды исчезнувшей страны, которую не видела даже моя бабушка! Здесь, в этом чужом месте, я вижу лишь ваши очертания, о которых она поведала мне в словах, мыслях и песне! Я прошу тебя даровать мне силу истинного света, будь то небесные фонарики погибшей земли или призраки Потерянного Сада!

Я вижу Пруд и Живоглота, и Излучину Реки. Так они, наверное, озаряли Тзо, город, названный в честь их света, когда он впервые открылся их глазам так много лет назад! Клинок, Колодец, Танцовщица, Протянутая Рука – все утрачены! Сияют ли они где-то в других местах, или навсегда померкли, когда Небытие забрало Сад».

Морган не мог пошевелиться, он лишь слушал и смотрел на незнакомый свет. Если это был сон, ему никак не удавалось проснуться, как он ни пытался, а потому ему оставалось лишь отдаться голосу, который эхом звучал у него в голове и становился все более пронзительным и печальным. Постепенно Морган сообразил, что слышит не отдельные слова, а идеи: каким-то непостижимым образом голос говорил на незнакомом языке, звучали непривычные мелодии, но Морган понимал почти все.

«Но почему я скорблю именно так? – произнес голос у него в голове. – Никто меня не слышит. Мой возлюбленный исчез, мой народ для меня потерян. Мои дети и дети моих детей недоступны, я поймана между одним миром и другим, между жизнью и тем, что бывает потом. Почему я скорблю? Таков наш удел, таков путь Народа – слишком поздно понять то, что им следовало знать с самого рождения. Бабушка, я была не права, когда не обращала внимания на твои слова. Голоса лгут, пока ложь не становится правдой».

Именно в этот момент Морган наконец понял, кого он слышит. Прежде она говорила с ним в его снах, и он был так сильно напуган, что старался о них не думать, опасаясь, что сходит с ума. Но теперь Морган вспомнил слова. Казалось, они принадлежали другой жизни, в пещере, куда он вошел вместе с Эолейром и двумя ситхи, Адиту и ее братом.

«Все голоса лгут, кроме тех, что шепчут, – сказала она тогда, и Морган услышал, хотя ее губы не двигались, а дыхание не несло слов. – И этот украдет мир». – Морган уже не сомневался, что голос принадлежит матери Адиту и Джирики, которую он видел лежащей на границе смерти, укутанную саваном из бабочек.

Голос продолжал, становясь все тише:

«Значит, не может быть позволено ни вернуться обратно, ни двигаться дальше, и никто меня не услышит в мире боли.

И так закончится Ликимейя и-Брисейю но’э-Са’онсерей, погаснет, как свеча…»

– Ликимейя! – произнес Морган вслух и обнаружил, что сидит на ветке, где несколько часов назад заснул, пытаясь освободиться от веревки, которая мешала ему взлететь и промчаться над кронами деревьев в сторону незнакомых звезд.

Спавшая рядом РиРи проснулась и с тревогой смотрела на Моргана. Звезды над верхушками деревьев все еще казались вытянутыми и чужими, но уже превращались в ночные огоньки, которые он знал. Фонарь вновь парил высоко в небе, чуть наклонившись вперед, словно летел в бездонную пропасть, но был все той же знакомой звездой, знаменовавшей приход лета всю его сознательную жизнь. Разбудивший его голос исчез, словно свеча и в самом деле погасла.

Морган потряс головой и притянул к себе РиРи, его сердце билось быстро, а по щекам текли слезы, причин которых он не до конца понимал. Несмотря на теплое маленькое тело и темные пятнышки других чикри на соседних ветвях вокруг во мраке ночи, Морган почувствовал себя самым одиноким человеком на свете.

Глава 14 Глоток вина из морошки

– Всеобщей Матери. – Принц-храмовник Пратики окунул палец в вино, поднес его к губам и тихонько на него подул.

Вийеки проделал те же самые движения.

– Всеобщей Матери.

– И Белому Принцу, которого мы чтим сегодня, – добавил Пратики.

– И Белому Принцу, – эхом повторил Вийеки.