Империя. Цинхай (СИ)

Николь незадолго до полуночи прошла мимо спальни Сандо и Джина в одну и в другую сторону. Было темно и тихо. Она не станет стучать и проверять, ведь ей сказано, что к ней придут. Впрочем, зачем считаться с чьими-то словами, она поступает так, как считает нужным. Было бы здорово опять побесить этого непоколебимого воина, заявившись вопреки уговору. Прокравшись для верности к коридору, идущему вдоль спальни молодой госпожи Лау, она увидела интересующий её объект на страже. Значит, он просто ещё занят… Николь вернулась к себе и попыталась посчитать, приобщая пальцы, когда должен освободиться Сандо? Вычислив примерно, что на всю ночь он точно не останется у дверей жены Энди, девушка приготовилась просто ждать, благо что во всём остальном она была готова – приняла ванную, вымыла голову, уложила волосы, перекрасила все двадцать ногтей в один серебряный цвет, подвела глаза, надела новые трусики. Мало ли что? Вдруг просто придётся раздеться? Вдруг просто заиграются, и Сандо заберётся куда-нибудь там ей рукой? Николь закусила губу и переплела ноги, чувствуя, что терпение не сильная её сторона. Время шло, и когда перешагнул час, девушка заходила по комнате, думая, раздеваться и ложиться, или ждать? В одиночестве невыносимо. Её всегда успокаивал и утешал Николас, а он утром уезжает, почему бы не привалиться привычно к нему под бок перед разлукой на неопределенное время? Младшая дочь Дзи-си вышла из своей комнаты и, не ходя далеко, уперлась в соседнюю дверь. Без стука открыв её, как обычно, она застыла на пороге. На Николасе верхом сидела девушка, чьи распущенные волосы скрывали профиль, растрёпанные и похотливо разметавшиеся. Одеяло прикрывало только ноги брата, а всё остальное было обнажённым, кроме той части, что была внутри девушки, стонущей в роли наездницы. Николь не была в шоке, она и раньше видела подобное, она любила подглядывать когда-то за Николасом, наслаждаясь картиной, недостижимым для неё положением партнёрши брата по сексу.

Некоторое время её никто не замечал, и Николь, ввергаемая в агонию экстаза стонами и шлепками сталкивающихся тел, впитывала в себя занятие любовью, пытаясь удовлетвориться этим, но становилось только хуже – хотелось участвовать, а не наблюдать. Она подумала о Сандо, который не приходил, и о том, как они могли бы вот так же… Николас перевёл глаза, и увидел сестру. Он тоже не впервые замечал, что она имеет свойство подсматривать за его развлечениями. Он улыбнулся заметно лишь ей одной, не прекращая двигать бёдрами, не останавливаясь. Его ладони легли на грудь той, что подпрыгивала на нём, неизвестно, кого так яростно желая ублажить – себя или его? Николь узнала Джессику, не замечавшую свидетельницу соития. Николас потянул ту на себя, чтобы она опустила лицо и точно не увидела третьей лишней. Соединившись глазами с сестрой, он стиснул зубы и, не отрывая взгляда, быстро дошёл до оргазма. Николь словно ощутила горячую волну внизу живота, представляя, как это сладко, когда внутри тебя взрывается от удовольствия мужчина, когда это вот такой мужчина. В его глазах она видела любовь к себе, пусть братскую, но такую сильную, что с ней ни что не шло в сравнение. Облегчение открылось внезапно. Да, лучше стоять здесь, в стороне, и понимать, что тебя любит Николас, чем сношаться с ним осознавая, что даром ему не сдалась. Ответив понимающей и понятой улыбкой, Николь беззвучно покинула спальню брата, вернувшись к себе.

Лёгкость от дара братской любви продержалась недолго. Стоило лечь, как тело заныло и затребовало любви для себя, не соглашаясь, что платоническим можно насытиться. Николь заворочалась, быстро довела себя до недовольства и, побив кулаками покрывало, свернулась в клубок и заплакала. Часы показывали начало третьего, и ей, как и всю её жизнь, не оставалось ничего, как довольствоваться тёплыми и нежными, выражаемыми иногда резко и твёрдо, чувствами брата. Она когда-нибудь сойдёт с ума, наверное, это проклятье за грехи их отца, говорят, что у убийц и жестоких людей дети всегда пребывают в постоянном расстройстве души. Николь ощущала в себе что-то такое, что-то врожденно испорченное, будто проросло гнилое зерно. Ей нужно было усмирение, или усмиритель, кто-то заботливый, но при этом такой, чтобы железной рукой мог приструнить и успокоить, а не упрашивать и уговаривать. Прямо сейчас ей нужен был Сандо, и при каждом отзвуке его имени в голове, слёзы лились всё мощнее.