Империя туч

На ступенях дома братьев Рюко однорукий старик чистит деревянные башмаки. "Сакурако?". В ответ тот улыбается Кийоко усмешкой счастливого идиота. "О, Сакурако в Хакодате, еще до первых снегов, так чт Сакурако в Хакодате".

Кийоко обдумывает, идти ли к дому господина Айго. Или прямиком к водопаду.

В свинарнике кто-то играет на тростниковой флейте придворную балладу.

На северном мостике Кийоко разминулась с низкорослым худым типом в костюме чиновника низкого ранга. Уже разойдясь, оба глядят через левое плечо. Кийоко. Хибики.

"Не". "Узнал". "Тебя". Один вздох.

Они сидят над рекой, в то время как густеют сумерки.

"На втором году в Школе Администрации и Прогресса". "Семь? Восемь? Восемь лет для гайкокудзина в Долине". "Когда-то мы пытались следить за тобой". "Ох". "Мы пошли за тобой через Пьяную Луну". Куда это ходит Кийоко, что делает Кийоко, где спит Кийоко". "Ах! Тайны". "Тайны". Нас схватили солдаты в лесу. Такуми дергался. Ему чуть не оторвали ухо, сломали нос". "Ой".

Нет Луны в волнах тихой речки. Мелкие ладони Хибики мнут фуражку кадета. Свою круглую шляпу Кийоко устроила себе на коленях.

"А ты всегда счастлива". "Мы помилованы, Хибики". "Почти что как сироты. Сироты императора". "То был не плохой мир. Помнишь, как мы ловили звезды на удочки из лапши соба?".

Рыба, всплеск, тишина.

"Погляди".

Нет Луны.

"Но ты возвращаешься сюда". "Мы получаем выходные. Куда мне возвращаться?".

Кийоко удерживается от того, чтобы не поглядеть в направлении неожиданного пьяного окрика; то мог кричать дядюшка Масайоши. Куда мне возвращаться. Ее не узнали дети, ее не узнали коты. Окаму уже и не родная деревушка, и не место, куда она может возвращаться. Кийоко выехала, не выехав. Взрослая, не выросши. Живет так, словно бы все так же плыла в тучах.

"Пошли, я покажу тебе". "Что?". "Тайну".

Хибику еще нужно заскочить к себе, оставить дорожный багаж. Они выходят, когда заснул мир, и когда заснули люди.

Свежая сырость на каменных ступенях заставляет церемонно осторожно ставить шаги. Кийоко тоже притормаживает. Она могла бы назвать отдельные деревья в лесу именами членов семьи, как Маса – свои шрамы на лице. Неоднократно она ходила здесь в одиночестве. А сколько раз ночью.

Они выходят на последний певал в Час Тигра, что в это время года означает чуть ли не шесть часов после полуночи. Ункаи нет. И Кийоко видит, в одном взгляде с Хибики.

Бамбуковые чаши лесов Верфи, высотой чуть ли не в два десятка ярдов, обширные на несколько десятков, в которых колышутся зеленые скорлупы судов tetsг tamasi. Три судна уже спущены на ветер, они висят выше, в в якорях воздушных змеев. Из-под их шероховатых панцирей вырастают картечницы Гатлинга, канделябры пусковых установок для бомб прусского патента, плодоножки нацеливающих увеличительных труб. Цвет Императорского Флота Неба – темно-синий, и как раз такая краска покрывает естественный нефритовый оттенок tetsu tamasi. Герб Императорского Военного Флота Неба – это золотая хризантема в окружности Солнца, и этот знак опечатывает животь, бока, флаги судов; знамена Долин, крыши зданий верфи, стены казарм. Перд казармами начинается утренняя муштра, ряды полуголых матросов Неба выполняют гипнотически ритмичную гимнастику. Из подземных металлургических производств и кузниц в утро вытекают потоки опилок и железного дыма. Из склада за стынущим локомотивом паучьи руки перегрузочных подъемных кранов поднимают двигатели внутреннего сгорания системы Дизеля и закутанные в белую материю роторы аэропланов. Лезвие Неустойчивого Меча в зените пересекают горизонтальные лучи Солнца.

"Мне не разрешат". Потому что к ним уже карабкается вверх охранник с ружьем на спине.

Кийоко снимает шляпу. "Мы помилованы, Хибики".

Охранник узнает ее. Поклон – поклон.

Они спускаются в Долины, женщина и мужчина. Случайно встретились.

На двадцать седьмом году Мейдзи Нихон добыл и потерял крепость Люйшунькоу; варвары потоптались по гордости победной Империи. Война продолжалась пятнадцать месяцев; Нихон заняла Корею и территорию Китая вплоть до Шеньян; после чего три западные державы выставили ультиматум.

"Именно так. Пока их флоты шантажируют нас угрозой вторжения, как минимум – угрозой блокады, мы обязаны гнуть шеи перед Москвой, Парижем и Берлином". Министр Курода подливал гайкокудзину вина, глядя на громадную зеленую самку богомола, спазматично вибрирующую над Долиной между мачтами флагов: нагой скелет haku tetsu tamasi, первого на то время судна из линейки Камакири, стабилизируемый на ветру бумажными крыльями и воздушными змеями.

Тень Кийоко растягивается на стене веранды Врат Туманов за спинами мужчин, словно ветряная ками, стекающая сквозь бумажную ширму быобу. Она не дрогнет, не произнесет слова – но все происходит и говорит на ее фоне.

Плечо министра, кулак, зажатый на графине. "Так точно! Гнуть шеи! Растоптали нас! Растоптали!