Империя туч

Среди привлеченных в Три Долины специалистов по работе с металлом имеются два мастера-оружейника традиции Ямаширо и Бизен. После публикации императорского эдикта Haitōrei, запрещающего гражданским носить оружие, спрос на мечи уменьшился настолько, что даже очень славные художники кузницы и клинков должны искать себе другое занятие.

Эти прибыли на Хоккайдо, ожидая получить устройство на заводе Военного Министерства. Тем временем, по просьбе и по заказу офицеров Императорского Флота Неба из Железа Духа выковывают мечи катана и вакидзаси. И вовсе не в стиле guntō, в котором мечи производились Министерством тысячами, но в стиле давних школ эпохи Муромаки.

Обучение изготовлению оружия из tetsu tamashi заняло у них много месяцев. Мастера действовали путем проб и ошибок: соединяя в различных пропорциях и в различной последовательности слои tamahagane, низкоуглеродной ювелирной стали, с tetsu tamasi. Окончательно разработанная рецептура ограничивает применение Железа Духа только сердцевиной клинка; слои лезвия, kawagane, выковываются традиционно.

Один из первых мечей tetsu tamasi, еще несовершенными пропорциями, выскользнул из ладони офицера Неба во время испытания лезвия и, спланировав по крутой дуге, завис над Долиной на высоте в десяток jō. Дуновения ветра перемещают его по небосклону от одного леса к другому, только он не поднимется выше перевала. В солнечные часы, вплоть до Часа Козла сияет он на высоте холодными, стальными радугами.

Работники подземного металлургического завода верфи предсказывают успех плавки Железа Духа по вращению Неустойчивого Меча: в вертикальном сечении,men, в косом сечении, сверху вниз, kesagiri, или же снизу вверх, kiriage. Так потом и маркируют качество этой вот плавки tetsu tamasi. Сталь kiriage пригодна только лишь для заполнения пушечных снарядов.

Из всех пород птиц на поднебном мече садятся только ласточки.

На свой четырнадцатый день рождения Эзав Охоцкий вымолил у отца катану tetsu tamasi. Катана острее бритвы, она светлее зимней зари. Отец поддался, но поставил условие: это Рюуносуке оценит, дорос ли Эзав до меча.

Капитан с красно-белым лицом и в черном мундире без единого слова принуждения принудил парня заниматься каждый день. "Ты не научишься применять меча против врагов. Все умение заключается в том, чтобы, невольно, не применил его против себя".

Эзав унаследовал от отца непрезентабельный рост и предательскую мягкость физиономии. Ничто не указывает на строгость духа воина, скрытого в этой бесформенной телесности почти-мужчины.

Лейтенант, который по просьбе Томоэ обучающий Эзава в основах кендзюцу, раз за разом отплевывает свои разочарования. У Эзава даже почва криво ложится под ногами.

Кийоко делается жаль Эзава. Она видит огромную напряженность в сыне доктора О Хо Кий, напряжение между телом и мечом, между телом и окружающим миром. Ничего здесь не сходится. Чем больше Эзав старается, тем большие вырастают перед ним невозможности, которые необходимо преодолеть.

"Идем, я покажу тебе". "Что?". "Покажу, не расскажу".

Эзав учится японскому языку. Один из студентов физики и химии, унаследованных господами Во Ку Кий и О Хо Кий от профессора Духа, решил обучиться профессии переводчика с японского на язык Страны, Которой Нет. Эзав проводит с ним вечера. После последнего выпуска плавки tetsu tamasi, после прекращения работы кузницы и прокатного стана, перед ужином.

Кийоко временами дает им уроки каллиграфии. Это когда не поспешает шелковой тенью за господином О Хо Кий.

Вот мужская суть Эзава с кистью в руке: высунутый кончик языка, слеза туши на бсулочке щеки, громкое чмокание – увенчание кандзи.

Эзав обучается японскому языку, и он в состоянии понять простые предложения. "Идем, я покажу тебе". Когда отец Эзава лежит, поваленный очередным приступом ревматизма, они вдвоем выходят еще до рассвета, в Час Вола, по крутой тропе-подъемнику ввысь по Горе Пьяной Луны, нал обрывами и речными ущельями, Кийоко и Эзав.

Ночь призывает духов леса.

Животные дышат в темноте плотоядными снами.

Вспотевшие стволы суги обмахиваются перистыми ветвями.

Под кустами зевают мохнатые тануки.

Все дышат одним и тем же водянистым соусом неспешной вегетации.

Жестко обутая стопа Эзава провалилась на скользких от моха камнях. Парень падает и катится вниз по склону, во мраке, в шуме ломаемых ветвей и раздавливаемого подлеска, крича.

Кийоко остается на тропе.

"Сюда! Иди! Сюда!". Каждые десять ударов сердца. Фонарь – эхо – кукушка.

Пока вновь не слышит в темноте езкие движения. "Сюда! Иди! Сюда!". "Иду!".

И так вот, в ритме храмовой песни, призыв и призыв.

Даже лисы перестали обращать внимание, подремывая под саса и бамбуками.

Неужто что-то удерживало Эзава? Неужто он поранился? У Кийоко создатся впечатление, что они призывают себя криками в ночи и в лесу дольше, чем шли.

В голове Эзава она чувствует двузначный тон. "Иду!". Ах, так это он веселится, это он дразнится.

Кийоко возобновляет восхождение. "Сюда!". Она подхватывает забаву.