Империя туч

На лице господина Рейко рисуется смертельная тревога.

Эта ночь вознесения кандзи огня. Я не спала. Этой ночью. Не видела снов.

Пишу с образов. Образы-картины появляются в письменности.

Кисть из кроличьего меха в моей ладони, камень из Дуан плачет тушью, простые движения для простых мыслей, так, как нас учила.

Передо мной – фотография неба в самом крупном увеличении.

Этой ночью вознесения кандзи огня. Пробужденные заревом горячих окриков.

Гляи! Над водопадом – красное зарево.

Мы пошли, словно на праздник цветения сакуры. Держась за руки. Вдыхая одновременно свои шепоты. Ведя себя потише в отношении ночи.

Вдоль речки. Вверх от водопада. Через мост.

Из деревушки, из городка, из горских поселений.

Языки огня уже сожрали крышу. Гудит вызволенная стихия. Перевернутые водогромы изкр вздымаются под самые звезды. Длится тяжелое сумо дыма и ночи.

В ритм выстрелов-расколов старой древесины – валится дом госпожи Кийоко.

Что же произошло – что столь неожиданная ярость огня, что такое начсилие жара.

Она держала там бутылки и коробки старой химии ждя проявки снимков.

Нет.

Жители Окаму отомстили за съеденных детей, затерявшихся детей.

Нет.

Люди из дзайбацу прокрались и подожгли после множества лет бесплодных судов.

Нет.

Перешептывания, крики, вздохи.

Никто не бежит за водой. Никто не спешит на помощь в пожаре.

Той ночью вознесения в небо кандзи огня. Мы стояли и глядели.

Пока не выплюнул последний гейзер сажи и искр, и вот, высвобожденные из древесины и бумаги взлетают на волне горячего воздуха – ряды, колонны и кубы железных кандзи.

Она строила их там годами.

Меняя корни. Перемещая их в низ, в бок, наискось. Поворачивая. Соединяя. Деля и соединяя.

И теперь – облака знаков письменности, словно цветы Будды, ссыпаемые Брамой с небес.

Раскаленные, они кроваво горят на коже ночи.

Тысячи, тысячи кандзи в бурных абзацах дыма и искр.

Вздымаются и увеличиваются: корень от корня, расталкиваемые горячкой ветра.

Мы поднимаем головы. Поднимаем аппараты. Читаем. Фотографируем.

Тучи жизни госпожи Кийоко пропаливают сухой мрак над водопадом, над вулканом и горами.

Читаем. Фотографируем.

Это ночь вознесения.

Каждый корень с разной стороны. Каждый из иного словаря. Как она нас учила.

Кисть в моих пальцах, и белая равнина бумаги до самого горизонта.

Почему я избрала именно эту, а не другую композицию.

Пишу.

清

聖

子

всегда чисто и свято дитя

Стреле не нужен лучник.

По этим словам, словно тропе раненного животного, дойдешь до источника.

Роща богини над долиной туч вырастает в смехе маленькой Кийоко.

угасание тучи

и рождение тучи

- "я" между "я"

В "Империи туч" я использовал фрагменты "Порт Артур. Три месяца с осаждающими" Фредерика Вильерса, "Shinshiki Sokkijutsu" Коки Такусари, "Куклы" Болеслава Пруса, "Niku-dan" ("Человеческие пули") Сакураи Тадайоси и "Неблагоразумных писем из Китая" под редакцией Б. Л. Путнема Уэла, а так же хайку Мацуо Басё.

ноябрь 2017 – март 2018

О РАССЕЧЕНИИ, ИЛИ КАК РОЖДАЮТСЯ ЗНАЧЕНИЯ

Среди множества невозможных или практически невозможных вызовов, которые притягивают меня, словно огонь бабочку, творение хайку[12] в прозе представлялось мне особо благородной формой литературного сеппуку.

Что такое хайку? Какие из признаков, определяющих хайку, сохраняются в прозе? Роскошный абсурд этого вызова высказывается уже в этом вот противоречии: ведь хайку – это вошедшая в пословицу краткость, зрелищный аскетизм слова: семнадцать слогов, три строчки в записи латиницей. Как только развернешь хайку – станешь хайку отрицать.

Конечно же, можно передавать японскость и поэтичность в стиле и, тематике и настрое рассказа – это отдельный вызов. Но как в длинной литературной форме сохранить специфику самого хайку?

Вчитавшись в историю японской и китайской поэзии, у самого источника мы открываем различное понимание хайку. Как количество слогов, так и расположение строк появляются в западных определениях – именно таким образом мы пробуем кодифицировать хайку в языках, связанных алфавитной, фонетической, горизонтальной письменностью

Вот как выглядит в оригинале одно из более всего известных хайку (авторства Мацуо Басё):

夏

草

や

兵

ど

も

が

夢

の

跡

А вот его русская версия (сделанная Константином Бальмонтом):

Летние травы, След в вас я вижу Воинских снов.

(переводчик нашел и вот такой, неизвестный, перевод – и говори теперь о точности перевода как значения:

Летние травы! Вот они, воинов павших Грезы о славе... ).

"On" (звуки) здесь не являются слогами. Знаки кандзи – не выражения. Легкие формализмы письменности скрывают сложную для понимания специфику чуждого нам переживания и описания мира.

Все было, скорее, наоборот: регулярности, которые позднее определили хайку, постепенно проявлялись из миллионов хаотических попыток передать эту специфику.