Империя вампиров

Чудовище посмотрело на убийцу прищуренными глазами, сделавшись неподвижным, как мраморная статуя. Габриэль же стиснул окрашенные вином зубы: кожу покалывало от желания, на смену которому спешила нужда.

– Пожалуйста, – прошептал он.

Жан-Франсуа склонил голову набок. Казалось, он совсем не двигался, но вот он уже стоял, вытянув перед собой руку. В его раскрытой белоснежной ладони лежал фиал с бурым порошком.

– Думаю, ты заслужил.

Никчемный и изнывающий от жажды, Габриэль кивнул. Медленно потянулся к фиалу.

– А ведь ты, знаешь ли, так и не ответил на мой вопрос, Честейн.

– Что за вопрос, де Леон?

– Как думаешь, когда твоя темная мать и бледная императрица поручила тебе это задание… она заперла меня с тобой или тебя со мной?

Быстрый, как ртуть, Габриэль схватил вампира за запястье. Со скоростью, раскрытой четырьмя бутылками вина, ухватил вампира за горло. Летописец выпучил глаза и раскрыл было рот, но его крик перешел в визг, когда кожа почернела, а кровь в жилах начала закипать.

Габриэль бросил вампира на стену так, что раскрошился кирпич. Пытаясь вырваться и ревя, хроникер засучил ногами, но только сбил столик, и страницы с рассказом разлетелись, а лампа свалилась на пол. Габриэль ощерил клыки, смяв шрамы-слезы на щеке и глубоко вдыхая красный дым, валивший от кожи вампира.

– Я ж говорил, что ты у меня, сука, еще покричишь, – презрительно напомнил он.

Вампир издал яростный рев. Дверь камеры распахнулась, и в комнату влетела Мелина. В руке рабыня сжимала блестящий кинжал, а ее глаза горели огнем преданной ребенку матери, верной возлюбленному женщины, покорной хозяину рабыни. Она раз, второй, третий вонзила нож в спину Габриэлю. Тот ударил в развороте, и от его затрещины Мелина отлетела на другой конец комнаты. Габриэль снова бросил Жан-Франсуа на стену, но грудь внезапно пронзила боль, в горле забулькало, во рту почувствовался соленый вкус, и Угодник сообразил, что кинжал был не из какого-то там грязного чугуна.

– С-сребросталь, – задыхаясь, произнес он.

Жан-Франсуа распался на части, превратившись в бурлящую массу. Отступив на шаг и выплевывая хлопья розовой пены, Габриэль увидел, что держит в руках лишь оперенную мантию да кафтан, черный бархат, расшитый золотыми завитками. А на полу у него под ногами копошится стая крыс: те посыпались из штанин вампировых бриджей, из рукавов и живым потоком устремились прочь из камеры. Мелина вскочила на ноги и, подхватив историю, прижала ее к себе и вылетела на лестницу. Последние грызуны с писком и верещанием протиснулись в щель между захлопнутой дверью и полом. Габриэль же, сипя и роняя кровавые слюни, вновь остался один.

Последний Угодник, хромая, подошел к столику, подхватил костяную трубку и сверкающий фиал. Щедро отсыпал в чашечку причастия, уселся, скрестив ноги, среди перевернутой мебели и разбитых бутылок. Длинные волосы упали ему на лицо, когда он наклонился к лужице горящего пролитого масла. Внутри у Габриэля все затрепетало, когда это началось: утонченная алхимия, темная магия; кровавый порошок закипел, превращаясь в дым, и комнату наполнил аромат корня остролиста и меди. Габриэль припал губами к мундштуку со страстью, с какой не целовал и возлюбленную, и – Боже правый! – наконец затянулся.

Щеколда на зарешеченном окошке в двери со стуком отодвинулась. Подняв взгляд, Габриэль увидел пару налитых кровью от боли и гнева, испачканных в алых слезах шоколадных глаз.

Он отсалютовал Жан-Франсуа трубкой и мрачно улыбнулся.

– Попытка не пытка.

Историк сощурился и зашипел.

Габриэль же выпустил облачко кровавого дыма.

– До завтра, вампир.

На рассвете

Во владениях Вечного Короля шел двадцать седьмой год мертводня, и убийца правителя по-прежнему ожидал казни.

Он, как дозорный, стоял у окошка-бойницы; его руки покрывала кровь и бледный, как свет звезд, пепел. Пол усеивали осколки битого стекла и обломки мебели; под его ногами красовались пятна сажи и чернил. Тяжелая, окованная железом дверь по-прежнему была заперта и неприступна, словно тайна из тайн. Убийца следил за встающим после незаслуженного отдыха солнцем и, поднеся к губам тонкую костяную трубку, вспомнил, как сладка на вкус преисподняя.

Замок внизу засыпáл. Чудовища возвращались на свои ложа в холодной земле, снимая с себя некое подобие сходства с людьми. Воздух побелел от снегопада, стоял нескончаемый зимний холод. По зубчатым крепостным стенам так и прохаживались солдаты в броне из вороненой стали; глядя на них, убийца кривил в улыбке губы, хотя знал, кто же на самом деле тут раб.

Он опустил взгляд себе на руки. На руки, что убивали чудовищных тварей. Руки, что спасли империю. Руки, что упустили последний шанс, дав ему разбиться, точно стекло о камень.

Небо было черным, как грех.

Горизонт краснел, как уста его дамы, когда он последний раз целовал их.

Убийца погладил татуировку на кисти, эти чернильные буквы под костяшками кулака.

– Терпение, – прошептал он.

Благодарности

Спасибо и кровавые поцелуи следующим людям: