Империя вампиров

На меня кинулось четверо угодников, и я мысленно поблагодарил ангела Фортуну за то, что почти все остальные сейчас пропадают на охоте – вряд ли бы я справился, окажись противников больше. Во мне горела кровь старожила вместе с яростью и гневом на этих подонков – братьев, с которыми я некогда сражался плечом к плечу и лил кровь и которые ныне вознамерились убить меня. Напали они не по одному, как показывают в пьесах, а всем скопом. Вот только проход был узок и пропускал лишь двоих в ряд. Первым был стремительный новичок, а рядом с ним шел де Северин, в руке которого заключалась сила Дивока. Но величайшим мечником Ордо Аржен я прослыл не только в трактирных россказнях да бардовских песенках – эту славу я честно стяжал. И сколь бы ни были эти два угодника-среброносца свирепы, сильны и быстры, оба остались лежать на черном каменном полу собора в лужах собственной крови и дерьма. Потом напал Финч – мелкий Финч, неотрывно смотревший на меня своими разноцветными глазами. Кровь Восс в нем с годами только сгустилась, и он полез ко мне в голову, пытаясь предугадать мои ходы, чтобы парировать их. Однако старый серафим Талон, при всех своих недостатках и слабостях, обучал меня на совесть: я окружил свои мысли стеной шума, оставив лишь крохотную щелочку, куда позволил Финчу заглянуть. Правда, финтить я не стал и ударил прямо; зря Финч готовил контрудар – мои клинки пробили ему грудь и брюхо.

В отчаянии, плюясь кровь, Финч зарычал и вынул из кармана проклятую серебряную вилку, ткнул было мне ею в горло, но я перехватил его руку и до хруста стиснул запястье. Сам вонзил эту вилку ему под челюсть, до самой ручки. Истекая кровью, Финч повалился на плиты пола.

Заклекотал под сводами из черного гранита снежный ястреб, и когти его прочертили алые полосы на моей голове. С хоров грянули выстрелы колесцовых ружей – это сестры палили, всаживая мне в спину десятки серебряных пуль, – и я выронил приготовленную гранату. Она взорвалась, выдирая из меня куски плоти и ослепляя облаком щелока, сквозь которое на меня уже летел мой старый наставник: в глазу его полыхала ярость, а в руке блестел сребростальной клинок.

Этот человек взял меня к себе щенком. Он изо дня в день пел мне песнь клинка на арене Перчатки до тех пор, пока мои пальцы не начинали кровить, легкие гореть, а руки не затвердели, как железо. И вот мы с ним схлестнулись, точно две волны в бушующем штормовом море. Я вспомнил доброту и жестокость наставника. Он был мне самым настоящим отцом, и отчасти я, несмотря ни на что, по-прежнему любил его.

Мы закружились среди скамей, нападая и уходя в защиту, и от песни наших клинков зазвенели камни. Сестры еще пару раз стрельнули наудачу, но больше рисковать не хотели, опасаясь попасть в аббата. И пусть он был однорук, у меня в спине засело с десяток серебряных пуль, так что старая сволочь дралась со мной на равных. Я же рискнул бросить взгляд на Диор: теперь она пыталась высвободиться из пут, а Хлоя так и стояла, воздев ладони к небу и спеша дочитать последние строчки ритуала на старотальгостском.

– Хлоя, не смей!

– Сестра Хлоя, освободите меня! – кричала Диор.

– Прости, – прошептала Хлоя, доставая из складок рясы сребростальной кинжал. – Так было предрешено, Диор.

– Нет, не надо, отпустите!

– Это на благо всех, милая, – шептала Хлоя. – Такова воля Божья. Все аки на небе, так и на земле – деяние длани Его.

– ХЛОЯ!

Меня снова атаковал Зима, и я взревел, когда ястреб когтями разодрал мне лоб. Задыхаясь и смаргивая кровь, я ощутил удар под коленку – еще один удачный выстрел. Я покачнулся, а Серорук воспользовался шансом и пронзил мне грудь, толкая на могучий черный столп.

– Я предупреждал тебя насчет геройства, Габриэль, – прорычал он, проворачивая клинок. – Героев ждет дурная смерть вдали от очага и дома.

Я окровавленным кулаком схватил его за руку, не давая выпустить оружие. Роняя красную слюну, подтащил себя ближе к нему, пока не уперся в крестовину меча, а потом свободной пятерней схватил старика за горло.

– Кто наплел тебе, что я герой?

Серорук выпучил глаза и заорал, когда кожа у него на шее начала чернеть. Он лихорадочно попытался выпустить меч, но я с ненавистью, крепко держал его. Он предпочел даровать мне смерть угодника – этот человек, наставник, мой отец, – решив, что нас связывают тепло и кровь и хотя бы этим он мне обязан.

А вот я ему ничем таким обязан не был: не человеком он умрет, а чудовищем. Чудовищем, которое вскрыло мне глотку и отдало воде, чудовищем, что стояло и смотрело, как жена Господа лишает жизни шестнадцатилетнюю девочку. Кровь его закипела в жилах, из глаза багряными клубами повалил пар, а горло под моей рукой обращалось в пепел. Мертвый, исходя дымом, он – настоятель Ордо Аржен, принявший смерть от моей руки, – рухнул на пол.

– Au revoir, отец, – прошептал я.