Империя вампиров

В ушах засвистел ветер, и я, кувыркаясь, начал долгое падение в объятия матери. Закрыл глаза и при мысли, что наконец снова увижу своих, заплакал… а напоследок почувствовал…

…прикосновение, легкое, как звездный свет.

Мягкое, как первый снег.

Крылышки мотыльков.

XXVI. Нарушенные клятвы

– Когда тьма отступила, я почувствовал жжение на языке. В глотку мне, растекаясь по жилам, устремился огонь. Вкус меди и ржавчины, осенних красных костров, гимн одновременно знакомый и непохожий ни на что.

Кровь.

Кровь.

Я распахнул глаза, когда, ошарашенный, понял: я не мертв, мне не дали уйти на заслуженный покой, в теплые объятия семьи. А главное – я нарушил клятву, данную под обломками дома, обещание, которое прошептал своей даме, когда та одарила меня на прощание. Я сказал, что больше ни капли крови не коснется моих губ, но вот ее вливали мне в рассеченную глотку, оттащив от самого порога смерти.

Это была кровь старожила.

Она стояла на коленях, прижимая запястье к моим губам, – чудовище в теле девы, в маске с кровавым отпечатком ладони на месте рта. И оно глядело на меня бледными мертвыми глазами. Я рывком поднялся с окровавленного снега, и она отпрянула; длинные черные плети волос всколыхнулись, точно земляное масло на воде, а в руке появился блестящий меч.

– Л-Лиат, – сдавленно, задыхаясь, произнес я через боль.

Она церемонно поклонилась, и вновь этот мужской жест в исполнении существа, такого женственного, показался мне странным. Но мысли были как шепот, заглушаемый яростью – от того, что клятву, данную жене, нарушила за меня эта бессмертная пиявка.

– Как ты посмела, – прорычал я и, покачиваясь, двинулся к ней. – К-какого хера ты…

– К чему такой гнев, Угодник? Мы же тебе жизнь с-с-спас-с-сли.

– Не тебе ее было спасать! И не так!

Я сплюнул на снег красным. Во рту все еще горел чудесный и отвратный огонь, от которого покалывало в самых кончиках пальцев. Горло мне рассекли сребростальным клинком, но рана затянулась, и это служило пугающим доказательством силы, заключенной в мертвом сердце Лиат. Я и прежде пробовал кровь старожила – курил ее, и трепет, что переполняет тебя от вековой мощи, не был мне в диковинку. Однако ни разу прежде я не чувствовал такой силы. Я утер губы липким рукавом и снова сплюнул. Дрожащим от ненависти голосом сказал:

– Ах ты сука, – сжал кулаки, – пиявка, сраная…

– Тебя подхватили в воздухе тыс-с-сячи наших крыльев, наша вс-с-скрытая жила отвела от порога с-с-смерти, а ты вс-с-се так же ос-с-скорбляешь нас-с-с, как ребенок, которого ос-с-ставили без с-с-сладкого пос-с-сле ужина. – Лиат покачала головой и поцокала языком. – Тебя же не так вос-с-спитали.

– Ты ничего обо мне не знаешь. Ни о матери, что меня вырастила, ни о моем доме. Ни о крови в моих жилах, ни о цене, которую я платил. Еще раз заговоришь так, будто знаешь меня, вампир, и я вырву нахер лживый язык из твоего мертвого черепа.

– Отчас-с-сти я тебя так ненавижу, что хочу с-с-сказать: попробуй. – Она покачала головой и немного грустно сказала: – Но не с-с-сегодня.

– Ненавидишь меня? Ты же меня не знаешь.

– Разве мы так изменилис-с-сь? – спросила она. – И ты больше нас-с-с не узнаешь?

Вампирша сняла маску, и снова, как тогда, при Сан-Гийоме, мой взгляд упал на нижнюю половину ее лица, на жуткую рану: нижней губы и кожи на подбородке просто не было. Края были рваные и не заживали, будто плоть сорвали, как надоевшую перчатку. Я разглядел обнаженные зубы нижней челюсти, хрящи и кости; и когда Лиат снова заговорила, мне открылось ужасное зрелище – как двигаются мышцы горла.

– Когда-то было еще хуже. Ты бы точно не признал нас-с-с. Но теперь мы ближе к тому, какими были прежде. Так что прис-с-смотрис-с-сь еще раз, Габриэль. Хорошенько.

Я заглянул в выбеленные смертью глаза и увидел что-то этакое в их разрезе… А когда Лиат изящной ручкой убрала длинные черные волосы, то нечто в овале ее лица и изгибе бровей затронуло во мне некую струну. Во мне будто искорка вспыхнула, когда я понял, кто это.

– Ты правда не узнаешь нас-с-с?

Озарение пришло как удар молотом по лбу. Нахлынули воспоминания о потерянном детстве, о спаленном доме и пепелище на месте города. Я замотал головой, решив: невозможно. Вспомнил день, когда вернулся в Лорсон и увидел, что сотворила с ним в отместку за мои грехи Лаура Восс. Мама, мертвая, на снегу, тянется к часовне, а там на руках у отца Луи еще одно тельце: кости, как обугленные хворостинки, обтянутые почерневшей кожей. Однако видно было: это девочка. Служка.

Моя сестренка.

Моя маленькая чертовка.

– Селин… – прошептал я.

Она попыталась улыбнуться половиной лица, и от этого вида у меня скрутило в животе.

– Вот и свиделись, братец.

Когда я уехал в Сан-Мишон, Селин была еще девчонкой, но ведь девчонки в таком возрасте растут быстро. А тут еще и половины лица нет, и глаза выбелены смертью – немудрено, что я не признал ее. И все же… после стольких-то лет… Я просто не верил глазам.

– Но… я видел твой сгоревший труп, в церкви!