Империя вампиров

Мы воевали плечом к плечу, я и Финч. При Трюрбале мы вместе освободили пленников кровяных ферм Дивоков. Говорю же, между мужчинами, когда один вверяет жизнь в руки другого и просит об обратном, рождается особая связь. Но есть еще и фанатизм. В умах, которые не задаются вопросами, вера ничем не сдержана: солдат безоговорочно подчиняется приказам командира, верующий – слову пастыря. После того как я нарушил клятвы, Финч доверял мне уже не так крепко.

Правду сказать, винить в этом я его не мог.

Финч поднял меч. Я хоть и был сильнее его в фехтовании, но он-то причастился. Мы скрестили клинки; оба пролили кровь, оба выругались. С криком «Ты, сука, сбрендил?» Финч отвел еще один мой удар, а сзади налетела Зима. Я повторил атаку, на сей раз обезоружив Финча и до кости вспоров ему руку, но к тому времени подоспели юнец и Серорук. Старая сволочь взмахнула кистенем, набросив цепь мне на рабочую руку, и я, снова заорав «Диор!», перекинул Пьющую Пепел в левую ладонь. Пронзил бежавшего на меня новичка и оставил его в луже крови на камнях. Затем развернулся к Сероруку и попытался высвободиться, но тут уже прибежал де Северин. Здоровяк ударил меня со всей силой, дарованной ему кровью Дивок.

– ДИОР, БЕ…

Меня насквозь пробило клинком здоровенного двуручника. Я хотел было достать де Северина ударом наотмашь, но он вскинул меч, и я сполз до самого эфеса. Сделал еще попытку достать де Северина, но тот смахнул меня с клинка – прямо на стену. Кирпич от удара мелко раскрошился. Надо мной встал Финч: он сжимал оружие в окровавленной руке и, дико сверкая разными глазами, оскалил зубы.

– СТОЙТЕ! – прокричал Серорук.

Продырявленный и истекающий кровью, я попытался встать, но сапог Серорука врезался мне в челюсть, и я снова растянулся на земле. Еще раз поднялся, и он опять мне двинул, кроша ребра. Я впился пальцами в снег и камень, хотел позвать Диор, но не сумел втянуть воздух в пробитые легкие. Серорук же ударил меня еще раз, и еще, и еще – охеренно сильно, и я увидел черные звезды, почувствовал, как ломается кость, ощутил привкус крови во рту. Ноги старика так и мелькали у меня перед глазами, а в голове звенело от ярости, которую он вымещал на самом своем пропащем ученике.

Братья стояли надо мной, в крови и задыхаясь. Они могли прикончить меня на месте, прямо там, но старик Серорук, несмотря на все свои промахи и недостатки, был предан законам Сан-Мишона.

– Этот человек носит эгиду, – прорычал он. – Мы не станем осквернять священную землю, убивая его, как собаку, на улице. Габриэль де Леон сильно отдалился от Бога, но прежде он был нам братом. Он не умрет чудовищем. Он умрет человеком.

Де Северин рывком поднял меня, и я встал, роняя нитку кровавой слюны.

– Большего я тебе предложить не могу, Габриэль, – сказал настоятель.

И меня, теряющего сознание, с разбитым и звенящим от пляски Серорука черепом, пускающего кровавые слюни, понесли прочь. Я бы сказал, что принялся лихорадочно соображать, как выбраться из заварухи. Сказал бы, что снова позвал Диор, всеми мыслями пребывая с ней, но это была бы ложь. На деле же старая сволочь знатно отмудохал меня, и я едва мог вспомнить собственное имя, не говоря уж о девице.

К тому времени, как мы остановились, я уже худо-бедно соображал. Сильно зажмурился и открыл глаза, пытаясь понять, отчего у меня не двигаются руки.

– Тебя, Отец Всемогущий, призываем в свидетели, – говорил Серорук. – Как Твой рожденный сын пострадал за грехи наши, так и наш брат пострадает за свои.

– Véris, – раздалось вокруг.

И тут до меня дошло, где я.

Небесный мост.

Меня приковали к колесу, а за спиной у меня, в заливе, где блестела застывшая Мер, стонал ветер. Я вспомнил свою первую ночь в монастыре, когда старик Янник вручил себя в руки Божьи через Красный обряд. Только давай проясним: надо мной не правосудие вершили, то была не церемония, не торжество, не благословенное отбытие к Создателю. А убийство, самое обыкновенное. Во мне восстал мой старый друг гнев, и я взревел, натягивая путы. Каждым клочком своего естества, каждой частицей воздуха в кровоточащих легких, каждой каплей крови в своем исполненном ярости сердце я отказывался принимать такой конец.

Я отказываюсь подыхать здесь, сказал я себе.

Я. Отказываюсь. Подыхать. Здесь.

Серорук коснулся моих плеч кистенем – семь раз в честь семи ночей, в которые Спаситель терпел страсти. К моей коже прижали огниво – символ пламени, опалившего рожденного сына Бога. А потом мой старый наставник поднял посеребренный меч.

– Страдания несут спасение, – напевно произнес он. – Служа Богу, обретаем мы путь к престолу Его. По крови и серебру прожил этот угодник, и так он умирает.

– Иди на хер, – прошипел я. – ДИО…

Сверкнул клинок.

Полыхнула боль.

Мои глаза закрылись.

В глотке распахнулась щель.

XXV. Нежный, как звездный свет

На живот мне пролился поток невероятного тепла.

Путы на руках ослабли.

Кто-то, как отец, баюкающий сына, коснулся моей груди.

И я ощутил, что падаю.