Империя вампиров

Серорук выхватил пистолет и припал на колено. Тщательно прицелился и нажал на спуск, паля вслед убегающей холоднокровке. Он попал ей в ногу, но пуля кости не задела, и вампирша, хромая, понеслась дальше. Я и сам, хватаясь за ребра, выстрелил, но промазал, а Серорук подул в рог. Впрочем, Аарон при всем желании не смог бы отрезать кровопийце путь к отступлению – я ведь запалил «Жупел», стараясь прикрыть спину. Оставалось молиться, чтобы он еще горел.

Мой наставник обернулся к вампиру-мужчине: тот полз, пятясь от него. Кожа высококровки почернела от моей серебряной бомбы, а похоронный наряд превратился в дымящееся рванье.

– Нет, – молил он, – Боже, нет, мы не просили…

Серорук рубанул его по горлу. Удар такой силы расколол бы и железо, но коже вампира ничего не сделалось, она лишь звякнула, точно камень под молотом. В лицо чудовищу полетел очередной флакон святой воды; холоднокровка взвыл, и Серорук ударил снова, сумев наконец вскрыть ему глотку. Часть меня прониклась жалостью к этой твари, обрученной с той же жаждой, что и принесла ему гибель. Но на манжетах его рубашки, на опаленном лацкане сюртука я видел потеки крови: в нóчи после обращения это чудовище не бездействовало.

С виду нежить как люди, у нее чувства зверей, но дохнет она как дьявол.

Совершив последний рывок, вампир кинулся на моего наставника. Безрассудно. С ненавистью. Серорук отошел в сторону, развернулся и довершил начатое: последний страшный удар – и голова вампира отделилась от шеи, а тело рухнуло бесформенной кучей.

Наставник бросился в погоню за женщиной, а я поднялся из груды битого камня, в которую превратился саркофаг. Хромая, истекая кровью, гнаться я ни за кем не мог, но знал, куда идти. У входа я увидел, что ступеньки почернели и дымятся, а вот пламя уже погасло. Костеря себя, сука, за глупость, вытащил свою никчемную задницу на темный свет дня.

Серорук опустился на колени подле де Косте – тот лежал распростершись на земле. Губы разбиты, нос сломан, светлые волосы свалялись от крови. Наставник метнул в меня убийственный взгляд. Поднялся на ноги, щеря удлинившиеся от гнева клыки.

– Ты, пустоголовый баран, придурок.

Он метнулся ко мне и, схватив за горло, с силой припер к утесу.

– Я же велел сторожить вход!

– Мне показалось, ч-что я слышал…

– Показалось? В героя тебе сыграть захотелось – вот что! Твое непослушание стоило нам добычи и, может статься, еще одной невинной жизни! Подумай об этом!

– П-простите, наставник! П-прошу…

Мгновение он еще душил меня, но потом отпустил, позволив сползти по склону. Тут уже де Косте поднялся и сам метнул в меня ненавидящий взгляд.

– Вы нашли мальчишку де Бланше, наставник?

Серорук дал себе время успокоиться и сплюнул на булыжник мостовой.

– Нет. Его могила пуста, но сам он точно рыщет по улицам города. Вместе с нечестивой дочерью, которой этот болван дал уйти. – Серорук сердито потер челюсть. – В могиле мальчишки были следы каменной пыли и пахло взрывчатым порошком. Возможно, он чередует гнезда. Де Косте, мы с тобой до захода солнца осмотрим шахты.

– А как же я, наставник?

Серорук обернулся и зло посмотрел на меня.

– Пока не научишься вести себя как охотник, я буду обращаться с тобой как с чертовой собакой. Вернешься в поместье олдермена и будешь сторожить ложе мадам де Бланше до нашего возвращения.

Его окровавленный меч нежно, как первый дождь, лег мне на плечо.

– И если снова нарушишь мой прямой приказ, то, клянусь Господом Всемогущим и семерыми мучениками, я тебя прикончу, малец. Отправлю в могилу прежде, чем твои нетерпение и жажда славы загонят туда же невинного.

Я понурился, не в силах ничего сказать от стыда.

– Понятно, наставник.

Серорук убрал меч и протянул мне руку.

– А теперь вставай. Тебе еще надо сжечь тела.

V. Прекрасный вид

– Чаю, инициат?

Голос отца Лафитта выдернул меня из задумчивости, и я оторвался от созерцания пламени в очаге. Из головы все не шел образ горящего трупа девочки. К одежде пристал смрад, все еще свеж был ужас в сердце, и я снова вспомнил о сестре. Казалось, со смерти Амели минула целая жизнь, а мальчик, что видел, как она пылает, превратился в призрак. И все же сегодня я доказал, что ребенком – своенравным и глупым – я быть не перестал.

– Нет. Merci, отче.

Слуга де Бланше кивнул, поставил поднос на каминную полку и удалился из комнаты. Чайник был из серебра, а чашки – из тончайшего фарфора. Аромат стоял сладкий, резкий; я уже почти забыл, что так пахло у нас дома, когда мама сама заваривала чай.

Солнце закатилось, а мои товарищи так и не вернулись. Сбежавшая холоднокровка хоть и была ранена, ночью станет многократно опаснее, и товарищи мои рисковали сильнее. В сотый раз я проклял себя за глупость.

– Что вас тревожит, сын мой? – спросил Лафитт, присаживаясь напротив.