Империя зла

Отправившись якобы по естественной надобности, он нашел в цеху лазейку — в лакокрасочном отделении, где все автоматизировано и присутствие людей нужно, лишь чтобы запрограммировать определенный режим, обнаружилась дыра в стене, прикрытая листом жести, едва прихваченным сваркой. «Швы» после первого же рывка разошлись…

Робопсы оскалились, когда перед отбоем Жуков подошел к внутреннему контуру периметра — сетчатому забору под током. И ведь даже если сеть вырубится, с собачками не договориться. Да и с вышек недобро поглядывали вертухаи…

— Куда собрался? Ты что вообще творишь?! — Старик больно ткнул Ивана тростью в грудь после смены. — Будешь крутиться у периметра — ко мне больше не подходи, понял?!

— Илья Степанович, что вы, я просто осматриваюсь. Недавно ведь на острове… — пробормотал Иван.

В беседах у конвейера и в столовке старик частенько поминал каких-то Че Гевару, Ленина, Бакунина. Жуков понятия не имел, о ком речь, но всякий случай важно, со значением кивал. Для него это были просто чьи-то имена. Он никогда раньше не слыхал об иных революциях, случившихся задолго до Революции.

Но тут, как бы между прочим, прозвучало заветное слово «подпольщик».

— А не надо осматриваться. А то прям подпольщик. Слишком загадочный.

Иван замер. Не послышалось ли? Пожалуй, за такую соломинку стоило схватиться.

Уставшие после смены рабы обтекали их с двух сторон. Жуков сделал вид, что ему все равно. Нельзя выказывать интерес, а то старик замолчит — слова из него не вытащишь.

— Ага, подпольщик. Тот, что под полом. Я, кстати, бывал в подземелье — в московском метро.

Брови Ильи Степановича удивленно взметнулись. Иван решил развить первый, незначительный еще успех:

— Общался кое с кем. В метро. На станции. Там еще бюст на платформе стоял… Очень меня там уважают, «подвеску» даже подарили. Это штука такая, чтобы бегать. Экзоскелет, переделанный под обычного человека.

Старик куснул губу, но промолчал, а у Жукова хватило ума на этом закончить.

Спустя пару дней Илья Степанович сам затеял разговор на заданную тему.

Электрогрузовик Ириски носился по цеху, конкретно превышая ограничение в пять километров в час. Лицо девчонки раскраснелось, она была возбуждена до крайности. «Найди Барса», — привычно уже твердил в голове отец. Начальник цеха прохаживался в отдалении, наблюдая за сборочным процессом. Все как обычно. Почти. Какое-то неуловимое напряжение витало в цехе. Нервное предчувствие чего-то нехорошего.

— С каждым годом в лагерях все хуже. — С щелчком передние лапы терьера воткнулись в паз; отточенное до автоматизма движение. — Не так плохо пока, как в самом начале, но все равно.

— Да уже, все не сахар, — поддакнул Жуков и, оглянувшись по сторонам, добавил: — Давно пора сломать периметр. И вообще все периметры всех лагерей. И поставить вертухаев и союзников на место.

Он был уверен: старик смолчит, как обычно. И потому приятно удивился, когда тот заговорил, выплескивая из себя слова, обильно приправленные душевным надрывом:

— При утвердившемся тоталитаризме, который проник буквально во все — не только в социальную, но и в личную жизнь граждан, — попросту невозможно хоть какое-нибудь ощутимое сопротивление режиму.

— Спорное утверждение, — парировал Иван. — В любой монолитной стене найдется щелка, попадет влага, а зимой лед сделает щелку больше, и так за годом год…

Илья Степанович скривился:

— Воздержись-ка от дешевых аналогий. Но если тебе так понятней, то… Обязательно придет кто-то послушный, кто забетонирует щель вместе с влагой.

Кивнув, Иван отвлекся на Ириску. Той передал что-то рабочий с соседнего конвейера. Какой-то сверток. Ириска быстро спрятала его под фуфайку, затем шмыгнула в кабину грузовика.

— Система действует превентивно. — Илья Степанович подхватил с конвейера очередную тушку. — Система «ослабляет гайки», позволяя образоваться оппозиции, то есть как бы конденсирует недовольных режимом, а потом уже всех вместе… Как вариант: любое проявление недовольства пресекается в зародыше. Единственная борьба с режимом, которую трудно обнаружить и подавить, — это самая примитивная, личная борьба, такая как отлынивание от работы и разворовывание союзной собственности. Инакомыслие может быть только личным, даже с близкими нельзя им делиться, ибо сдадут родственники — как врага народа, как психа. Были у нас тут, в лагере, создавали подполье. И где они теперь?..

Ириска направила грузовик к воротам цеха. Там, поигрывая электрошоковыми дубинками, дежурили двое вэвэшников — один низкий и толстый, второй высокий и худой. Обычно охрана свободно пропускала машины — лень тратить время на обязательные, согласно уставу, досмотры. Но не сегодня. Взмахнув дубинкой, толстый велел Ириске притормозить.

— Как рабы вообще могли позволить заточить себя в трудовых лагерях? — Ивана действительно интересовал этот вопрос. — Ведь их много, а элиты — чуть.